Мятежный ангел

— Завершив эту картину, она тотчас умерла. Анастасия любила вас сильнее, чем меня!

— Нехорошо это!

— Отчего ж нехорошо?

— Да так… чисто по-человечески… пожалуй, на вашем месте… я не был бы уверен в этом на все сто…

— Да, я ревнив… но сейчас понимаю, что это не имеет значения! Я ведь красивее тебя, ха-ха!

— Не так уж это трудно — выглядеть лучше меня…

— Не скромничай! По крайней мере, ты не урод! И как раз тебя-то она любила сильнее, чем меня.

Он обнял меня и разрыдался. Он плакал по своей жене. Слезы из глаз господина Жабы падали мне на рубашку, капля за каплей, как из подтекающего душа.

— Я любил ее, а она любила тебя!

— Джузеппе… успокойся, она и тебя любила, и я люблю тебя, и они тоже любят! — я кивнул на музыкантов.

— Мы все тебя любим… а как же!

— Тебя сильнее, чем меня.

— Ну хватит…

— Нет, не хватит…

Трудно говорить с людьми, которые не согласны ни с единым вашим словом, хотя то, что они думают и говорят, не то чтобы идет вразрез с вашим мнением.

— Она умерла, как Моцарт, написав картину на смертном одре.

— Значит, она покинула нас в ре миноре!

Он посмотрел на меня, сокрушенный, и было ясно, что передо мной вовсе не пьяный аферист, который проник за кулисы, чтобы промочить горло. Господин Жаба оказался безобидным добряком из семидесятых.

Он дрожал всем телом, а трепет такого чудища требует от собеседника немалого труда, чтобы сохранить душевное равновесие. Не впервой мне довелось услышать, что мои фильмы повлияли на чью-то жизнь, но прежде я не оказывался в столь затруднительном положении, в каком оказался, услышав историю жены синьора Жабы. Ладно еще, когда мы сами создаем ситуации, в которых с нами что-то происходит впервые…

Вдруг за кулисами принялись танцевать и петь; музыканты достали инструменты, и кто-то объявил:

— А вот и певец профи!

Пили вино из Калабрии — господин Жаба сказал, что это отцовский подарок. Исполнив в фолк-стиле Parlami d'Amore Mariù[16], он как бы вернул меня к началу моей кинобиографии и, напомнив о сериале «А вот и невесты», разбередил мои воспоминания о давно ушедшем времени, и все было бы ничего, если бы не его голос, от которого образы становились объемнее. Уж не заплакать ли мне по прошлому, как он плачет по своей жене?

Музыканты спорили с господином Жабой, что исполнить следующим номером, а я тем временем подхватил костюм, взял картину и прокрался через черный ход на парадную лестницу. В отдалении звучал квартет теноров, ступеньки и каменные стены содрогались от баритона господина Жабы, словно под ногами грохотало метро.

Зайдя в номер, я сразу же прислонил картину покойной госпожи Анастасии обратной стороной к телевизору. С какой стати я буду смотреть перед сном на то, что вызывает тревогу? Лежа в кровати, думаю — а вдруг я не прав? Быть может, картина не так уж и плоха? Откидываю с головы одеяло, осторожно разворачиваю картину. С расстояния двадцати сантиметров вижу лишь неровности мазков. Неплохо. Отступаю на метр. Нехорошо.

Господин Жаба растрогал меня, но что делать с картиной?

«Турне ведь только началось…» — думаю я.

Встаю и поворачиваю картину лицом к себе. Смотрю на нее и снова думаю о художнице.

«Выбрасывать картину я не стану, но не таскать же ее с собой!»

Утром на заиндевелом стекле обнаружилось послание от моей небесно-голубой крышки.

«ПОПРОБУЙ ТОЛЬКО ЗАБЫТЬ КАРТИНУ».

Этот спутник слишком много на себя берет, ему бы поменьше давить на мои решения. Локтем стираю со стекла послание и наблюдаю, как солнце заливает светом номер. Картина сияет новым блеском. Наверное, ей лучше остаться именно здесь, и тогда гости отеля, с согласия управляющего, смогут группами осматривать творение покойной Анастасии. Задергиваю занавеску. Еще раз вглядываюсь в картину. Бездарно. Никуда не годится. Прежде чем отправиться в душ, бережно размещаю картину в шкафу над полкой с сейфом и прикрываю сверху запасными одеялами. Когда горничная обнаружит ее, я буду уже далеко.

Все было готово к отъезду в Прато, No Smoking Orchestra в полном составе садились в автобус, музыканты делились друг с другом байками — пустейший треп, чем еще могут заняться лабухи с похмелья. Автобус скрипя тронулся, и шофер даже не успел включить вторую передачу, как послышался пронзительный женский голос:

«Погодите, обождите меня!»

Резкое торможение, сиплый свист гидравлики, открылась передняя дверь автобуса, и, словно из погреба, показался сперва белый чепец, а затем лицо горничной. Взобравшись по ступенькам и встав рядом с водительским креслом, женщина ищет кого-то глазами:

— Господин Кустурика, вы забыли картину!

Улыбаясь, она высоко поднимает холст. Как же она довольна своей честностью! Музыканты вскакивают с мест, и весь автобус аплодирует с возгласами, какие обычно раздаются после спектакля:

— Браво, браво!..

Что делать? Протягиваю руку, берусь за раму и думаю: начинается долгое бегство от большой картины…