Мятежный дом

– Да уж постарайся, – пробурчал Петер, заворачиваясь в одеяло.

Дик постарался – но не смог заснуть. В кубрике на шестнадцать человек, из которых храпели по меньшей мере семеро (их рулады Петера почему-то совсем не тревожили), заснуть, если уж тебя разбудили среди ночи, было подвигом.

Кроме того, заснуть помешало бы нарастающее давление в мочевом пузыре, а главное – отвратительное ощущение напряженности где-то за ушами и железистой кислоты во рту.

Юноша влез в брюки и свитер, на которых спал, осторожно спустился со среднего яруса на пол и натянул покореженные частой экстренной сушкой ботинки. Тощая пачка сигарет перебралась из-под подушки за пазуху. Петер ему в первый же день объяснил, что здесь людям можно доверить свою жизнь – но не свое курево. На третий день Дик понял, почему. А сейчас шла уже третья неделя, и подаренные Габо сигареты с каждым днем становились все драгоценнее. Большинство курило сушеные водоросли. Дик тоже, но напряженность за ушами они не снимали. Только нормальная сигарета на ночь давала заснуть спокойно.

Сначала Дик выкуривал одну в день. Потом половину в день. Потом сократился до трети. Но сколько ни сокращайся – а сигарет не становится больше. Дик вынул из пачки ту, от которой осталась треть и заложил за ухо, а пачку с последней оставшейся спрятал за пазуху.

На холодной и ветреной палубе пришлось кутаться в плащ. Дик взял с коридорной вешалки у туалета первый попавшийся – все равно у всех были одинаковые. Армейские, стандартные, безразмерные, затрепанные и рваные. Как всё здесь.

Нет, в целом Дик не мог жаловаться на такую жизнь. Пожалуй, нигде на Картаго, кроме Салима, ему не было так хорошо. Быт навегарес очень походил на быт космоходов – да навегарес все и были в прошлом космоходами, и в самом океане было что-то общее с пространством – особенно в ясные ночи, когда дикие россыпи звезд охватывали навегу сверху и снизу, когда небо и море источали одинаковое сияние, и корабль грузно катился над бездной, подминая светила. Тесные пространства, переборки, отсеки и палубы – навега была родственницей небесным кораблям, хоть и в седьмом колене. И недаром море подарило пространству все те слова, которые пространство не породило само – судно, борт, капитан, трюм и палуба, мачта и бот, и многое, многое другое…

Юноша встал у борта и закурил свой «бычок». Одно здесь было плохо – ему еще ни разу не удалось выспаться во втором кубрике. Он не знал о фазах сна, а если бы знал, то понял, что глубокая фаза у него исчезла напрочь. Когда пришел кракен – обрадовался, услышав, что предстоят сутки лютой работы: надеялся, что хоть теперь сумеет вырубиться намертво и заснуть. Не сумел. И чертов Петер!

Суставы пальцев распухли от въевшегося в кожу консерванта, каждый мускул ныл – и это всего лишь после суток в разделочном цеху. Страшно даже подумать, что такое сутки на палубе, среди вьющихся бесконечными кольцами тросов и упругих щупалец, где каждая присоска – с тарелку. Самые тонкие из спущенных в цех обрубков были толщиной с Дикову ногу – и все еще извивались. Таков был кракен, поедатель моржей и полосатиков. Не ахти какая добыча, если говорить о кулинарных свойствах – жесткое мясо нужно долго мочить в рассоле, промывать, чтобы удалить мочевину и снова в рассол… Но истребление кракенов входило в обязанности всех навегарес: головоногие-переростки угрожали китам, моржам, сивучам и снежным троллям. У кальмара, вымахавшего за пять метров, просто нет врагов, и он растет себе и растет десятилетиями, прибавляя по полметра в год – пока не становится слишком огромным для жизни на глубине. Тут его и цап-царап первая же навега, чей бот унюхает кракена.

Для того, чтобы из ядущего вышло ядомое, потребовался риск и каторжный труд – хотя другие члены экипажа считали поимку и разделку кракена за веселую игру. Сутки? А трое-четверо суток не хочешь? А неделю? Без сна и почти без жратвы, на обледенелой палубе или в горячем цеху, когда снежный краб идет и идет, и нужно набить трюмы за то время, что Сога соизволят подарить навегам…

И плоды этого труда в конечном счете попадут в руки Сога. Неудивительно, что Торвальд Нордстрем в прошлый раз вышел из себя и попытался оказать сопротивление…

Дик докурил сигарету до фильтра и бросил в океан. Пасмурная ночь смешала небо и море, горизонта не было видно. Сочлененный корпус навеги изгибался на покатых высоких волнах, крепления издавали неумолчный скрежет.

– Не спится? – спросила верхняя палуба. Дик поднял голову – в слабых отсветах прожектора высилась фигура Торвальда. – Поднимайся сюда.

Дик вздохнул. Соглашаться не хотелось, отказываться было грубо.

Ему, хоть тресни, не нравился этот высокий красивый мужчина. Это чувство усугублялось глубоким стыдом, потому что Торвальду юноша был обязан жизнью. Конечно, не ему одному – но именно мастера Нордстрема Дик предпочел бы не иметь в заимодавцах.