Мятежный капитан

Судьба инженера Иванцова сложилась не просто, он всю свою жизнь пытался бороться за правду и справедливость, против жуликов и мздоимцев. Правдоискатель! Набил много шишек, а когда стал ведущим инженером на комбинате, то попал под жёсткий пресс спецслужб. У Олега Игоревича была неудержимая тяга к свободомыслию, поэтому он регулярно слушал «вражеские голоса» и читал «самиздат». На том, как говорится и погорел. Однажды к нему через друзей по институту из Ленинграда попала перепечатка запрещённой в то время книги «Архипелаг Гулаг». Он прочёл её запоем, и как водилось у либеральной интеллигенции, соблюдая принцип: прочитал — передай другому, предложил старому товарищу и коллеге.

Олег Игоревич думал, что это лучший и проверенный годами друг, который не предаст, а тот испугался. Товарищ посоветовался с женой как поступить, она подсказала как, и он трусливо поспешил с доносом в районный отдел КГБ (Комитета государственной безопасности).

— Понимаешь, Эдуард, я за один тот день едва не потерял веру в человечество! — с горечью в голосе рассказывал инженер Иванцов, покачивая бокалом, и гоняя на донышке несколько десятков капель тёмно-янтарно напитка. Откровенно говоря, коньяк был говённый, как и жизнь в глубокой провинции, но что приличнее можно найти на окраине захолустного городишки? Поэтому приходилось радоваться, что хоть какой-то коньячишко имелся в продаже (пусть и купили его втридорога), и наслаждаться тем, что случайно добыли. Нахлынувшие воспоминания вызвали массу эмоций, Олег Игоревич снял очки, протёр стёкла, водрузил обратно и продолжил рассказ.

— Эх! Я ведь с ним был знаком с детских лет! Вместе учились в школе и в институте, вместе за девчатами бегали! И тут он вдруг испугался и подло предал. Винился потом, жена, мол, велела, заставила, подлюка… Да, жена действительно у него была сука отменная, змеюка подколодная! Но это бывшего приятеля не оправдывает ни сколечко. В общем, позудила, мол: «загремишь на Колыму, а мне одной с детьми мыкаться, седьмой год квартиру не можем получить, так и вовсе в барак загнать хочешь? Сошлют всех на поселение! А ну иди и доложи на Иванцова!»

Он и пошёл как телок. Написал заявление: хочу написать чистосердечное признание и готовность к сотрудничеству. Его стерва размечталась, что это добровольное стукачество продвинет очередь на жильё: компетентные и партийные органы примут во внимание сексотские заслуги перед Родиной, они таким путём выслужатся и квартирку получат поскорее. А вышло всё наоборот — их вычеркнули из списка на получение ордера в новом доме, как неблагонадёжных! «Нашим людям», недозволенное — читать не предлагают! Так они и остались прозябать в коммуналке. Я же наоборот, как не смешно это выглядит, в прошлом восемьдесят девятом, получил трёхкомнатную квартиру! Хоть и старенький проект, малометражка, но это хоромы в сравнении с тем как мы с семьёй двадцать лет жили! А ордер на эту квартиру мне дали именно как пострадавшему от политических репрессий! Я возглавляю в нашем городе Народный фронт, вот видно власти надумали этим меня умаслить, успокоить протестные настроения.

Так вот, вернусь к рассказу о той истории. Чекисты произвели обыски, и ничего нигде не нашли: рукописи не было ни в квартире, ни на даче, ни в гараже, ни в домике у тёщи. Спасло то, что прочитав рукопись, я хранил её не дома, а все листики были на работе: в тайнике рабочего стола, под крышкой с двойным дном, никто из сыскарей не мог даже предположить о такой дерзкой выходке. В квартире кроме радиоприёмника никакого компромата, однако, отечественный транзистор к делу не пришьёшь. Так или иначе, но нервы мне попортили: домой регулярно провожали «топтуны», у подъезда дежурил передвижной пост в «Москвиче», на заводе меня «пасли» парторг и комсорг. В итоге я в показаниях объяснил всё завистью, мол, приятель и его склочная жёнушка подло оклеветали.

Некоторое время меня ежедневно таскали на допросы, вызывали либо повестками, либо по пути домой подхватывали на служебной машине, пытались нервировать. И поначалу, заведя дело, следователь аж подпрыгивал в кресле от радости, сиял, словно новый отштампованный рубль на монетном дворе. Он ведь думал раскрутить масштабный антисоветский заговор в нашем городке, писал рапорта о происках западных спецслужб и проникновении вражеских сил в «Волховстрой», и месяц за месяцем этот майор с бесцветными холодными глазами, мучился со мной, и все впустую. Я же в полной отрицаловке: отвечал одно и то же, мол, это наветы недругов и завистников, шизофреников, патологических кляузников.

Майор каждый день бубнит вопросы, как заведённый, под магнитофонную запись: где прячу, откуда у меня рукопись, кто передал, сдай по-хорошему, добровольно, облегчи свою участь… Я улыбаюсь в ответ и вежливо отвечаю: не читал, не ведаю, не знаю, не видел… Дело вели культурно, без мордобоя, без пыток, без рукоприкладства — времена-то уже не те — на дворе не тридцатые или сороковые годы, а восемьдесят третий!