Мичуринский проспект (СИ)

В вагоне она пристала к какому-то раскаченному парню, тот на заигрывания отвечал сухо, но, видимо, ничего против не имел, а может и на что-то рассчитывал. Меня это обстоятельство несколько успокоило, и я пошел искать свое место. Мое место, естественно, оказалось неподалеку от туалета, и моими соседями оказались бабки. И это меня, впрочем, мало беспокоило, ведь главное, что я догнал этот чертов поезд, и теперь доберусь до дома.

-- Сынок, -- сказала бабка, -- ты что, без еды?

-- Ага.

-- На вот, возьми, -- она протянула мне горячий, весь в масле пирожок с картошкой. Он выглядел и пах очень аппетитно -- соседство оказалось очень удачным.

В поездах хорошо делать две вещи -- пить и читать. Пить мне было не с кем, поэтому я открыл Достоевского. Бабки, как ни странно, меня не отвлекали, только дети. Их тут было полвагона. Видимо возвращались из пионерского лагеря. В кричащем плацкарте не выходило сконцентрироваться на стуке колес и медитировать в текст. Отвлекшись, я посмотрел в окно -- ничего особенного, мимо бежали зеленые деревья, да покосившиеся избы. И так всю дорогу. Я осмотрелся вокруг, на боковой полке лежала девушка в коротких шортах, ей, судя по всему, просто некуда было смотреть, поэтому она посмотрела на меня. Мы пересеклись взглядами, я почувствовал неловкость и снова уткнулся в книгу.

Вскоре дети утихли, видимо воспитатель объявил тихий час, и я окончательно погрузился в мрачные душевные гущи классика. Даже и не заметил как уснул. Проснулся от шевеления попутчиков, все занимали очередь в туалет, стояли в проходе с полотенцами накинутыми на плечи и щетками в зубах и негромко, хоть и с навязчивостью будильника, выясняли кто за кем следует на утренние процедуры.

Оторвав голову от подушки, я опять встретился взглядом с девушкой в коротких шортах. Мне начинали нравиться её голубые глаза. "Что это? -- думал я, -- интерес? Любопытство?"

Я не торопился вставать, ждал пока толпа у уборной рассосется. Таким людям просто необходимо постоять в очереди, они без этого не могут, привыкшие набиваться в метро, автобусы и пробки, чтобы успеть на работу, они по инерции создавали столпотворение даже в то время, когда и спешить никуда не надо.

Бабки уже скатывали свои кровати с нижних полок, когда я, освежившись, вернулся к Достоевскому. Я уже хотел подняться наверх, к себе, когда моя возрастная соседка снизу сказала:

-- Что ж, ты сынок, не лезь туда, я подвинусь, мешать не буду.

Это было очень кстати, пока она уплетала свои яйца за столом, подошла проводница, я сказал чаю и вафли и погрузился в книгу. Однако длительного и дельного чтения снова не вышло -- проснулись дети. Не в силах сосредоточиться, я стал глядеть по сторонам. Девушка с большими глазами завтракала с соседом за соседним столом. Вряд ли он ей нравился -- сухой, с нездоровым лицом, он пытался шутить. Он проявлял к ней видимый со стороны интерес, а она, в свою очередь, такую же видимую отстраненность. Я понимал, что если сейчас сделаю усилие над собой и познакомлюсь, то уделаю этого бедолагу в два счета.

Так вышло, что разговорились мы в тамбуре, в курилке, просто завязали непринужденный разговор о том, кто где был, и кто что делал.

Цвет лица, все-таки, говорит о многом. По разговору этого парня можно было понять, что он типовой провинциальный алкоголик, страдающий временами наркоманией. А что можно было сказать о девушке с голубыми глазами? Видимо из обеспеченной семьи. До Анапы, этим же летом, она успела съездить еще и в Грецию.

Впереди нас ждал целый день дороги, по палящему июльскому солнцу. После завтрака все оживились, мужичок в возрасте разгадывал кроссворд и озвучивал почти каждый вопрос для благодарной аудитории бабок. Провинциальный торчок, с девушкой, которую, как оказалось звали Викой, играли в дурака. Я же выпивал свой чай и метался -- то к кроссворду, то к бабкам, то к чтению.

Мне все больше нравилось подглядывать за парой алкаша и Вики. Парень делал нелепые заходы. Выходило все неуклюже, но искренне, от того не смешно и не жалко. Я следил за происходящим, уставившись в книгу, и теперь буквы совсем стали расплываться, превращаясь в какие-то непонятные символы, они отказывались складываться в слова. Достоевский дал мне укрытие, своего рода дзот, а вместе с ним и возможность следить за происходящим, оставаясь незамеченным. Искренне полагая, что на них никто не обращает внимания, мои новые знакомые вели себя естественно, а от того становилась лакомым объектом для наблюдения.

На остановке в Воронеже провинциал вышел и купил мороженного. С натянутой улыбкой, трясущимися руками он предлагал эскимо Вике. Та долго отказывалась, но в, конце концов, взяла. Он и не подумал, что девушки часто следят за фигурой и полдник из десерта зачастую в их рацион не входит. Видя это и понимая всю пикантность происходящего, я, неожиданно для себя, почувствовал неловкость. И за нее, и за него. И за себя.

Он сошел в Курске. Прикидываться читающим стало совсем невыносимо, а потому я подсел к ней. Она сидела за своим столом и смотрела в окно: