Microsoft Word - VK Chapter 4.docx

- Зачем?! – громыхает у меня в ушах.

Я не сразу понимаю, что он требует ответа именно у меня. Значит,

донесли… Я еле сглатываю – во рту сухо, гортань трется о корень языка.

- Зачем, Семьсот Семнадцатый?!

- Чтобы. Однажды. Мы. Могли. Заплатить. За все, – я выдавливаю слово

за словом. – Искупить. Вину…

Старший вожатый молчит, с тихим свистом втягивая воздух через

дырки в маске. Гневное лицо Зевса парализовано, будто его застиг инсульт в

самый момент яростного исступления.

- Малышшш… – шипит по-­‐удавьи из-­‐за его спины Пятьсот Третий, но

старший вожатый словно ничего не слышит.

- А зачем тебе вообще искупать свою вину? – спрашивает у меня

старший.

Пот со лба течет мне в глаза.

- Чтобы…

- Шшшшш…

Нельзя жаловаться вожатым. Тот, кто жалуется, просто откладывает

расправу над собой, но за эту выторгованную отсрочку ему набегают

проценты боли и унижения. Краем глаза вижу, как старший отцепляется от

меня на секунду – скользит горгоньим взглядом по Пятьсот Третьему, и его

гнусное шипение умирает. Снова наставляет свои дыры на меня.

- Чтобы?!

- Чтобы свалить отсюда! Свалить отсюда хоть когда-­‐нибудь! Хоть куда-­‐

нибудь!

Я затыкаю свой рот.

Жду хлесткого удара. Оскорблений. Жду номера комнаты для

собеседований, куда мне предписано явиться, чтобы из меня выбили дурь –

выдавили ее из меня в сток в полу. Но старший не делает ничего. Я выжигаю

взглядом дыру в несгораемом напольном покрытии.

Молчание затягивается. Пот выедает глаза. Не могу утереться: руки

заняты.

Потом решаюсь наконец. Вскидываю подбородок, готовясь встретиться

с его прорезями…

Старший ушел. Двинулся дальше. Оставил меня в покое.

- Чушь! Никто из вас не свалит отсюда – никогда! Вам всем известно, есть

только один способ! Сдать экзамены! Выдержать испытания! Завалите

хоть одно – останетесь гнить тут вечно! – его голос грохочет уже где-­‐то

сбоку, удаляясь.

Я гляжу на Пятьсот Третьего. Тот улыбается.

Показываю ему средний палец. Он растягивает свою пасть еще шире.

И не отпускает меня, пока вожатые не разводят наши колонны в разные

стороны – одеваться и топать на занятия. И, уже уходя, еще оглядывается и

подмигивает.

Моя вина лишь в том, что на утреннем построении я стою напротив

него.

От Пятьсот Третьего меня не защитит никто. Мало того, что он на

голову меня выше – Пятьсот Третий еще и старше меня на целых три года. А

это срок, по моим прикидкам, мало чем уступающий вечности.

Вожатые в эти дела не вмешиваются, просто выдают тем, кто

повзрослее, таблетки безмятежности – и все. Будь я в нормальной десятке,

было б хотя бы у кого просить помощи… Хотя кто решится подняться против

Пятьсот Третьего и его упырей?

Кодекс говорит, что у воспитанника нет никого ближе, чем товарищи

по десятке – нет, и быть не может. Но Пятьсот Третьему вместо товарищей

удобней иметь рабов и любовников, превращая одних в других и обратно. Его

десятка – бич божий.

Зато моя – сборище стукачей, слюнтяев и придурков. Сколько себя

помню, всегда старался держаться от них подальше. Дебилам нельзя

доверять, но слабакам верить еще опаснее.

Вот списочек.

Тридцать Восьмой – лощеный красавчик, ссыкливый кудрявый

ангелок, пай-­‐мальчик и перестраховщик, который за свою красоту и за свою

пугливость платит оброк тем старшегруппникам, которые не принимают

таблетки безмятежности.

Сто Пятьдесят Пятый – губастый весельчак-­‐хулиган, сдающий

товарищей за дополнительный час в кинозале. Поймаешь – божится, что это

не он, прижмешь – клянется, что предать его заставили под пытками. Все

врет. Нужно время, чтобы понять: для этого улыбчивого паренька все люди в