МИД. Министры иностранных дел. Тайная дипломатия Кремля

Российская делегация выдвинула на конференции заведомо неприемлемую программу: западные державы должны признать советскую власть де-юре, отказаться от требования возврата военных долгов (Антанта давала России деньги на борьбу с общим врагом Германией) и выделить России большой кредит. Что касается бывшей собственности иностранных граждан, то они могут использовать ее на основе аренды или концессий. Эти условия западные державы отвергли. Возможность радикально улучшить отношения с внешним миром и получить кредиты на восстановление экономики не реализовалась. Шанс был упущен. Советская печать с гневом сообщала, что проклятые империалисты выставили большевикам заведомо неприемлемые условия, потребовали отказаться от всех завоеваний социализма, поскольку задались целью удушить государство рабочих и крестьян.

Чичерин, разумеется, выполнил указание политбюро, но считал его ошибкой. Уже после Генуи Георгий Васильевич писал Ленину:

«В агитационных целях мы все, и я тоже, говорим, что от нас требовали в Генуе восстановления частной собственности. Сами мы знаем, что это не так: достаточно было напечатать боны якобы с уплатой через 15 лет, с тем чтобы никогда их не уплатить. Это повело бы к соглашению с правительствами. Кредиты — не из казны, а из кошельков частных лиц; после соглашений с правительствами, после создания доверия могут начать открываться кошельки в достаточно большом числе.

Чем же невыгодно было напечатать боны, по которым не платили бы, а соглашение имели бы? До сих пор не знаю Вашу действительную мысль… Незнание нашей основной мысли мне во всем мешает».

Ленин ответил наивному наркому в тот же день: «Общая мысль у меня: они разваливаются, мы крепнем. Если удастся, надо постараться дать шиши. Рук себе не связывать».

Чичерин, получив записку, в одиннадцать вечера вновь садится писать Ленину. Он твердо стоит на своем. В те времена еще можно было спорить с главой партии и государства: «Если «они» разваливаются, то аргумент против Вас, ибо через 15 лет мы будем настолько крепки, а «они» настолько развалены, что никто и не подумает принуждать нас к оплате. Боны имеют тот смысл, что спор переносится через 15 лет, когда соотношение сил будет иное. Я, впрочем, не сказал бы, что «они» разваливаются… Кризис идет на убыль».

Привычка делать громкие заявления, а потом о них забывать родилась в советской внешней политике именно тогда. Поэтому к пышным советским декларациям стали относиться скептически. Вот что писал Ленину находившийся в Токио Адольф Иоффе: «Неуверенный, колеблющийся характер нашей дипломатии принес нам много вреда, который оказывает свое влияние и до сих пор. Во время японских переговоров вся мировая пресса напоминала, как в Генуе мы сначала делали заявления, а потом брали их назад, и предупреждала, что, несмотря на категоричность моих заявлений, их не следует принимать всерьез, как окончательные».

Тем не менее некий шаг навстречу миру Советская Россия сделала. Выступая в Генуе 10 апреля 1922 года, Чичерин говорил о возможности сосуществования и экономического сотрудничества государств с различным общественным строем. Слова Чичерина следовало понимать так, что Советская Россия отказывается от экспорта революции и намерена устанавливать нормальные отношения со всем миром. Бывший Государственный секретарь Соединенных Штатов Генри Киссинджер, автор классического труда об истории международных отношений, считает, что эта речь знаменовала возвращение России к традиционной дипломатии. Несмотря на революционную риторику, в конечном счете целью советской политики стал национальный интерес. Советский Союз пошел на прагматический компромисс между надеждой на мировую революцию и потребностями реальной политики.

Впрочем, надежда натравить одну капиталистическую страну на другую и таким образом что-то для себя выиграть осталась для советского руководства желанной целью. На Х съезде партии Сталин отчитал Чичерина за недооценку межкапиталистических противоречий:

— Смысл существования Наркоминдела в том и состоит, чтобы все эти противоречия учесть, на них базироваться, лавировать в рамках их противоречий. Поразительнейшим образом товарищ Чичерин недооценил этого момента…

Впрочем, эти слова могли быть всего лишь ответом на смелость Чичерина, который накануне съезда позволил себе критически разобрать тезисы Сталина по национальному вопросу. Большая статья Чичерина, которая так и называлась — «Против тезисов Сталина», печаталась с продолжением в трех номерах «Правды».

Иосиф Виссарионович, считавший себя непревзойденным специалистом по национальным проблемам, на съезде ответил Чичерину достаточно пренебрежительно: