МИД. Министры иностранных дел. Тайная дипломатия Кремля

Писателю Ивану Стаднюку, еще одному поклоннику Молотова, Вячеслав Михайлович с явным сожалением сказал:

— Видите, случалось, что и миловали, хотя по тем временам надо было расстреливать…

Обидно было Вячеславу Михайловичу, что Максим Максимович умер в своей постели.

Молотов рассказал о том, что была записана беседа Литвинова с американским корреспондентом, и Литвинов откровенно сказал: с советскими руководителями у вас ничего не выйдет, они на таких позициях стоят, что не могут с вами договориться о чем-то серьезном.

— А у нас централизованная дипломатия, — говорил возмущенный своеволием посла Молотов. — Послы никакой самостоятельности не имели. И не могли иметь, потому что сложная обстановка, какую-нибудь инициативу проявить послам было невозможно. Послы были исполнителями определенных указаний…

Вячеслав Молотов считал, что только он один занимается дипломатией. Остальные должны просто исполнять его указания, не отступая ни на шаг от инструкций. Еще при Литвинове посол, полпред мог спорить с наркомом, обращаться в ЦК, к Сталину в случае несогласия. При Молотове это уже стало невозможно. Да и послы уже были такие, которым и в голову не приходило спорить с наркомом: что начальство приказало, то и правильно.

В июле 1943 года Литвинов писал Молотову из Вашингтона, что Советскому Союзу следует установить близкие отношения с президентом Рузвельтом, который расположен к более тесному сотрудничеству с Советским Союзом. Совет проигнорировали.

В начале 1943 года Литвинов говорил с обидой знакомому американскому журналисту:

— Я больше не могу быть мальчиком на побегушках. Любой сотрудник в моем посольстве может выполнять ту работу, которая поручена мне. Мне приходится только подчиняться приказам. Это невыносимо. Я возвращаюсь домой.

Максим Литвинов почти откровенно выражал несогласие с линией Молотова, и иностранные дипломаты это знали.

7 мая 1943 года, незадолго до возвращения в Москву, Литвинов побывал у заместителя Государственного секретаря США Самнера Уоллеса. Он говорил о негибкости советской системы и признался, что сам он не в состоянии общаться со Сталиным. По его словам, у Сталина в результате изолированности от внешнего мира сложилось превратное представление о Западе и он недооценивает ту роль, которую играет там общественное мнение.

В такой же тональности он беседовал и с американскими журналистами, которых хорошо знал и чьей скромности доверял. Максим Максимович только предупреждал их, что донесения американского посольства из Москвы в Вашингтон становятся известными советским должностным лицам, и просил не передавать запись бесед с ним в посольство. Записи несли непосредственно президенту Рузвельту, который внимательно их читал.

Литвинов рассказывал, что наркоматом руководят три человека — Молотов, его заместители Вышинский и Деканозов «и ни один из них не понимает ни Америки, ни Англии». Его возмущал ограниченный кругозор этой троицы. Владимир Георгиевич Деканозов, бывший посол в нацистской Германии, «сидел бок о бок с Риббентропом в течение года — и это все, что он знает о зарубежных странах».

Литвинов не выступал против создания огромной Советской империи и превращения Восточной Европы в вассалов, но он считал, что Советскому Союзу нужна поддержка американцев и англичан. А Сталин все никак не мог решить, что ему важнее: проглотить Восточную Европу или же вкушать плоды сотрудничества с Западом.

Молотов и его помощники были заинтересованы в том, чтобы выпячивать разногласия с Западом. На неуступчивость западных стран можно было свалить любые неудачи в политике. Когда Сталин получил от Соединенных Штатов все, что было можно, нужда в Литвинове отпала, и Молотов добился его возвращения в Москву.

Впрочем, есть и другое объяснение. Сталин, раздраженный очередной отсрочкой в открытии второго фронта, летом 1943 года решил демонстративно понизить уровень представительства: из США убрал Литвинова, из Англии Майского, а заменил их молодыми дипломатами — в Вашингтон поехал Андрей Андреевич Громыко, в Лондон — Федор Тарасович Гусев.

Крестьянский сын, Гусев прочитал в газете объявление о наборе в Институт дипломатических и консульских работников при НКИД, поехал в Москву и был принят. В 1937 году приступил к работе в наркомате, в июне 1939 года стал заведующим 2-м западным отделом, который ведал отношениями с Великобританией. После нападения нацистской Германии на Советский Союз Федор Гусев оказался на ключевом направлении. Но профессиональному успеху сопутствовало личное горе. Жена Гусева эвакуировалась под Казань — вместе с другими семьями сотрудников наркомата. Они оказались в очень трудных условиях, маленький сын Гусевых простудился и умер (см. журнал «Новая и новейшая история» (2005. № 4).

В июне 1942 года Федор Тарасович стал первым посланником в Канаде, установившей дипломатические отношения с СССР. Ровно через год его внезапно отозвали в Москву и объявили о переводе в Англию. Нового посла в Лондоне принял Сталин. Гусев честно сказал, что молод для такого поста — ему было тридцать семь лет.