Миф абсолютизма. Перемены и преемственность в развитии западноевропейской монархии раннего Нового времени

В обеих странах персональная монархия играла центральную роль в управлении. Смена монарха была политическим событием, означавшим падение приверженцев старого и триумф друзей нового короля. Восшествие на престол Людовика XIV в 1774 году и Георга III в 1760 году было связано с отставкой министров их предшественников. Важность личных пристрастий монарха делала его двор центральным государственным учреждением, а его династические интересы — важнейшим вопросом внутренней и внешней политики. До конца XVIII века и во Франции, и в Англии состоять в оппозиции означало быть нелояльным к династии, а поскольку монархам Ганноверской династии не давали покоя якобиты, представлявшие потенциальную угрозу правящему дому, на островах обвинение в нелояльности звучало гораздо более серьезно. Предполагалось, что среди добропорядочных людей царит единство, а партийные расколы свидетельствуют о нелояльности. Историки ошибаются, связывая такую точку зрения с фанатизмом французских революционеров 1789 года. Партии воспринимались как выразители интересов придворных фракций, интриговавших против общего блага, которое олицетворял монарх.

Отношения между членами королевской фамилии имели важное политическое значение, так как обиженные родственники короля могли встать во главе оппозиции и придать ей законный характер. Значительную часть политических конфликтов во Франции спровоцировали принцы крови, а в Англии — представители боковых ветвей династий Тюдоров и Стюартов. Сходство между двумя странами сохраняется и после 1688 года. Ссоры между всеми тремя Георгами и их старшими сыновьями необыкновенно похожи на конфликт между Бурбонами и династией герцогов Орлеанских. В 1780–е годы принц Уэльский и герцог Орлеанский были приятелями, обменивались скаковыми лошадьми и любовницами и поддерживали друг друга в том, что впоследствии сочтут их сопротивлением тираническим венценосным родственникам. В их домах могли открыто собираться оппозиционеры: один прикрывал республиканца Фокса, а другой — альянс озлобленных придворных и желтой прессы, козни которых подрывали престиж Людовика X V I и его королевы.

Оба монарха были абсолютными в рамках закона. При этом ни французский, ни английский король ни до, ни после 1688 года не могли быть привлечены к ответу за его нарушения. Непонимание возникло главным образом потому, что историки тюдоровской и стюартовской Англии придавали слову «абсолютный» тот негативный смысл, который с XIX века имеет термин «абсолютистский». Например, Коуард отрицает, что Яков I и Карл I вообще

претендовали на титул абсолютных монархов.¹ На самом деле они сами, и даже их враги, постоянно употребляли этот термин. Но они использовали его в ином смысле, чем это делает Коуард. Они подразумевали, что Стюарты, будучи истинными монархами, не являются чьими-либо подданными. Как и Бурбоны, они не считали возможным представлять свои решения на рассмотрение комитета грандов. Так же как и Бурбоны, английские монархи отстаивали свою независимость от папы и императора, ссылаясь на разрыв с Римом Генриха VIII в 1530–е годы и на Папский конкордат Франциска I в 1515 году. Абсолютная власть означала «имперский» статус, то есть независимость от какой бы то ни было верховной власти. Тем не менее большинство подданных французского короля принадлежало к римско–католической церкви. А вот «единственный верховный глава Церкви Англии на земле» мог действительно считаться «абсолютным» и в духовных, и в светских делах. Соответствующие законы закрепляли церковную супрема–тию исключительно за королем, а не за королем–в-парламенте.² В этом отношении Тюдоры и их наследники обладали беспрецедентной личной властью. Они были самыми абсолютными монархами в Европе, заменившими королевским гербом крест на церковных алтарях.