Миф «Ледокола»: Накануне войны

Наконец-то русские по-настоящему поняли масштаб кризиса, возникшего у их порога. Новая информация, поступившая после 16 июня, не снимала возможности английской провокации. В то же время она говорила о возрастании вероятности войны совершенно независимо от того, что происходило в Лондоне. Раньше приоритет отдавался попыткам предотвратить провокацию; среди мер такого рода — обеспечение чрезвычайной секретности передвижения войск к границе. Теперь же были отданы указания авиации и наземным войскам принять меры предосторожности. Но это было сделано только 18 и 19 июня. В изменение действовавших до этого распоряжений командующим Балтийским и Северным флотами было приказано перевести их на оперативную готовность N 2. 19 июня генерал-лейтенанту А.И.Еременко было приказано немедленно сдать командование 1-й Краснознаменной армией на Дальнем Востоке и выехать в Москву⁷¹.

Выходные дни были необычайно жаркими. Майский проводил их в Бовингтоне, в доме своего друга, бывшего посла Испанской Республики. В те дни его совершенно не трогало очарование английской природы. На него давил тяжкий, почти невыносимый груз ответственности последних двух месяцев. Факты, открывшиеся из только что состоявшихся бесед с Кадоганом и Криппсом, ставили под сомнение саму суть его постоянных донесений в Москву. Перебирая мысленные слухи, заявления, угрозы и лесть последнего месяца, Майский, подобно Сталину, все еще не перестал колебаться:

«Но, может быть, это искусственно вздутая английская спекуляция? Может быть, это британское wishful thinking (принятие желаемого за действительное)? Еще одна попытка испортить наши отношения с Германией и втянуть нас в войну на своей стороне? Откровенно говоря, мне не очень верится, чтобы Гитлер напал на нас. Воевать с Россией всегда было тяжело. Нашествия всегда кончались печально для их инициаторов. Достаточно вспомнить поляков (смутное время), Карла XII, Наполеона, Кайзера в 1918 г…. Российская география еще не совсем отменена. А к тому же — и это особенно важно — мы имеем мощную армию, мы имеем танки, аэропланы, зенитную артиллерию. Мы имеем те же инструменты войны, какие имеет Германия и каких не имела, например, Франция. Мы сумеем постоять за себя. Неужели при таких условиях Гитлер рискнет на нас напасть? Ведь это было бы равносильно самоубийству».

Вскоре после ленча Майского вызвали в Лондон. Здесь Криппс вручил ему дополнительные сведения о предстоящем нападении. Майский незамедлительно направил телеграмму в Москву. Криппс сообщил, что сведения получены из надежного разведывательного источника (источником была «Энигма»), «свидетельствующего как будто бы о приближении момента «действия» со стороны Германии. Так, все немецкие суда, находившиеся в Або и других финских портах, получили предписание немедленно покинуть их». Криппс считал, что Гитлер начнет войну либо завтрашним утром, либо в воскресенье на следующей неделе. Гитлер, объяснил Криппс Майскому, получает некоторое преимущество, нападая на своих противников в воскресенье, когда состояние боеготовности снижено⁷².

В Кремле в эти выходные дни царила давящая атмосфера неопределенности. Сталин 21 июня проявлял встревоженность. «Положение неясное», признался Димитрову удрученный Молотов. «Ведется большая игра. Не все зависит от нас»⁷³. Турецкому послу Молотов также сказал, что положение стало «запутанным и неопределенным».

Жуков вспомнил, что Сталин разрывался между тревогой и страхом перед развязыванием войны, которой он не хотел. Проводившиеся открыто военные предупредительные меры сопровождались отчаянными дипломатическими усилиями в попытке произвести на немцев то впечатление, которое не сумели добиться с помощью коммюнике ТАСС.