Миф моногамии, семьи и мужчины: как рождалось мужское господство

Выращенные в рамках нуклеарной семьи люди стали воспринимать весь внешний мир как чужой и всех людей в нём — как чужих. Формирующиеся в семье психологические структуры оказались рассчитаны на «вмещение» только очень ограниченного числа близких — как правило, всего лишь одного. Человеку из нуклеарной семьи сложно «открываться», сложно начинать доверительные, эмоциональные отношения с другими. Они для него — чужие. Как снова ловко подмечает Нэнси Чодороу, "эта ситуация противоположна той, в которой оказываются люди, имевшие в младенчестве большое количество приятных связей. Они более склонны поддерживать привязанности к большому числу людей" (с. 49). Вот он — нелицеприятный секрет моногамной психологии: малое число Значимых Других в детстве ведёт к зацикливанию на каком-то одном человеке и в будущем, тогда как большое число Значимых Других в детстве ведёт к рассредоточению эмоциональных контактов среди множества людей. То есть даже сам термин "Значимый Другой" в таких условиях теряет свой смысл, поскольку значимыми становятся почти все, просто каждый по-своему. В такой ситуации человек всегда чувствует себя защищённым, а его "эмоциональные ставки" на кого-то конкретного не оказываются слишком высоки. Он любит всех. Чем больше Значимых Других, тем менее значим каждый из них в отдельности, в этом весь трюк. А вместе с этим и наша психика менее зависима от каждого из них.

Если посмотреть на общества современных охотников-собирателей, то можно увидеть, что связь родителей с ребёнком устроена принципиально иначе, чем в западных обществах. Родительство там оказывается распределённым между куда большим числом людей, чем в обществе, где царит нуклеарная семья. Дети свободно перемещаются по деревне, взаимодействую со многими взрослыми и ровесниками, формируя чувства привязанности не только к своим непосредственным родителям. Маргарет Мид называла это деперсонализацией чувств (1988, с. 160). Наблюдая за жизнью полинезийских племён, она подчёркивала: "На Самоа ребёнок не питает эмоциональной привязанности ни к своему отцу, ни к своей матери. Их личности поглощены большой семейной группой, воспитывающей ребёнка. Ребёнок, не скованный эмоциональными связями с ними, находит достаточное удовлетворение в спокойном тепле, являющемся эмоциональной тональностью возрастной группы" (с. 224). У полинезийцев отсутствовали тесные связи между детьми и родителями. "Дети воспитываются в доме, где всегда есть пять-шесть взрослых женщин, чтобы позаботиться о них, вытереть их слезы, и пять-шесть взрослых мужчин, каждый из которых — авторитет для ребёнка. Всё это не позволяет ему так резко различать между своими родителями и остальными взрослыми, как это делают наши дети. Образ заботливой, нежной матери или вызывающего восхищение отца, столь важный фактор в определении аффективной жизни человека в последующие годы, у самоанского ребенка сложен — он составлен из представлений о нескольких тётках, кузинах, старших сёстрах, бабушках, из представлений о вожде, дядях, братьях и кузенах. Если наш ребенок прежде всего усваивает, что у него есть нежная мать, особая и главная задача которой в жизни — забота о его благоденствии, и отец, на авторитет которого надо полагаться, то самоанский ребенок узнаёт в самом начале жизни, что его мир состоит из иерархии взрослых мужчин и женщин, иерархии, где он может рассчитывать на заботу каждого и должен считаться с авторитетом каждого" (с. 156).