Миф о 1648 годе: класс, геополитика и создание современных международных отношений

Парламентский контроль над военными силами лишил армию ее наследственного характера и создал государственную монополию на средства насилия. Парламент стал осуществлять исключительный контроль над обеспечением армии, ее размером, внутренним регламентом и развертыванием, оставив королю лишь почетный титул «верховного главнокомандующего» [Brewer. 1989. Р. 43–44]. Парламентский контроль над налогами означал отмену королевской прерогативы взимать налоги в обход парламента, а также уничтожил опору короля на таможенные сборы и акцизы, которая ранее позволяла ему не принимать парламент во внимание. «Финансовая революция» XVIII в. объединила в одной новой нововременной системе государственный кредит и новую систему налогообложения. Откупщина уступила место прямому сбору налогов, осуществляемому назначаемыми правительством чиновниками, что позволило установить эффективную налоговую систему, обеспечивающую поступление постоянного дохода, управляемого казначейством. «Это позволило Британии стать первым крупным европейским государством, способным отслеживать все государственные расходы и доходы» [Brewer. 1989. Р. 129]. Поземельный налог, то есть прямое налогообложение стало третьим столпом государственных доходов после таможенных сборов и акцизов. Он опирался не на силу, а на консенсус, поскольку он был главным механизмом, посредством которого землевладельческие классы облагали налогом самих себя [Parker. 1996. Р. 218f]. «Поземельный налог был налогом на капиталистические земельные ренты, выплачиваемые собственникам крупных землевладений капиталистами-арендаторами, которые отдавали землевладельцам определенную долю доходов, полученных путем эксплуатации сельского труда» [Mooers. 1991. Р. 162]. Землевладельческие классы обратились к обложению налогом самих себя именно потому, что таможенные сборы и акцизы (косвенное налогообложение) были главными источниками доходов монархии и, соответственно, ассоциировались с абсолютизмом. Хотя значение поземельного налога, соответствующее его доли в общем объеме государственных доходов, после 1713 г. снижалось, он являлся главным источником государственных средств в период с 1688 по 1713 г., составляя от 37 до 52 % всех поступлений [Brewer. 1989. Р. 95]. Следовательно, в тот ключевой период, когда парламент должен был укрепить свои фискальные права, сопротивляясь спорадическим попыткам короля восстановить собственные фискальные прерогативы, самообложение налогом означало контроль. Как только новый режим был закреплен, опора на таможенные сборы и акцизы стала для владетельных классов, естественно, более удобной. В противоположность Франции британская налоговая система не выродилась в гетерогенное собрание локально и социально дифференцированных налоговых процедур, а оставалась национальной, единообразной и эффективной. Побочным следствием систематизированной системы сбора налогов стало создание верховной государственной кредитной системы. Именно потому, что налоговые поступления стали предсказуемыми и надежными, у кредиторов появилось больше мотивов предоставлять ссуды правительству. Государственный долг уже не был долгом самого короля, всегда готовым от него отказаться, а стал Национальным долгом (1693 г.), управляемым созданным в 1694 г. Банком Англии. Меньшие процентные ставки по государственным облигациям были приняты инвесторами в обмен на большую безопасность, особенно в случае обслуживания долгосрочных займов, поскольку они могли контролировать обслуживание долга правительством. В то же самое время Британия XVIII в. претерпела значительное расширение и преобразование административного аппарата, который все больше обнаруживал веберианские черты нововременной бюрократии – профессионализм, систему заработных плат и пенсий, экзамены, назначения, меритократические принципы карьеры, выстроенной иерархически, бухгалтерскую отчетность, процедурность, принцип старшинства, прозрачность и чувство общественного долга. Хотя в здании государства сохранялись участки, где встречалась продаваемость постов, коррупция и наследование, в отличие от Франции государственные посты не были частной собственностью продажного и неподконтрольного чиновничьего класса [Brewer. 1989. Р. 64–67]. Старая привилегированная система уступала место все более деполитизирующейся и деприватизирующейся гражданской службе, так что коррупция перестала быть привилегией и была подвергнута делегитимации и криминализации именно как «коррупция»^[216].