Миф о 1648 годе: класс, геополитика и создание современных международных отношений

О двух путях перехода к капитализму у Маркса см.: [Brenner. 1989].

178

Хинрикс отмечает, что «большая часть членов французских торговых компаний рассматривала свое участие в торговле просто как предмет вложения денежных средств, аналогичный королевской службе или церковной пребенде, а не как коммерческое приключение, предполагающее риск и инициативу» [Hinrichs. 1986. S. 351]. Поэтому вряд ли меркантилисты вообще «постигли внутреннюю природу капиталистического производства» [Zech. 1985. S. 568].

179

«Именно этот факт мы должны рассматривать в качестве одной из причин, объясняющих то, почему более старые и более устойчивые части буржуазии всегда слишком быстро становились реакционными, демонстрируя подобную готовность пойти на соглашение с оставшимися феодалами или же с автократическим режимом, дабы сохранить статус-кво и помешать более революционным изменениям» [Dobb. 1946. Р. 219]. Роберт Бреннер изучил последствия этого классового альянса короля и привилегированных торговцев, а также то, как он был подорван новыми колониальными торговцами и капиталистами-землевладельцами в период Английской революции [Brenner. 1993].

180

Трактат Шмоллера заслуживает отдельного внимания, поскольку автор – как член «младоисторической школы немецких экономистов», сжигаемый национальным чувством, – выписывает конфликтную природу международных торговых отношений в эпоху меркантилизма, которая часто приукрашивалась апологетически настроенными авторами господствующих торговых держав Запада. «Не кажется ли нам сегодня иронией судьбы то, что та же Англия, которая в 1750–1800 гг. достигла вершины коммерческого могущества посредством своих тарифов и морских войн, в которых она не чуралась жестокостей, Англия, которая всегда исповедовала принцип предельного национального эгоизма, в то же самое время заявила всему миру об учении, согласно которому лишь эгоизм индивидуума оправдан, а эгоизм государств и наций не оправдывается никогда, – об учении, которое грезит о той конкуренции без государств, в которой участвуют индивидуумы всех стран в гармонии экономических интересов всех наций?» [Schmoller. 1897. Р. 80]. Теоретически, работы Шмоллера встроены в немецкую историцистскую традицию, которая жестко критиковала методологический индивидуализм теорий экономического действия, помещая экономических агентов в контекст исторически развивающихся сообществ, которые определяют их экономическое поведение. Хотя предложенное Шмоллером описание макроэкономического развития облачено в эволюционно-функционалистские термины, представляющие это развитие через последовательные этапы создания все более обширных и все более «адекватных» экономических территорий (движение идет от городов к территориям), его повышенное внимание к исторической специфике «экономических законов» разоблачает присущую учениям классической политической экономии универсализацию и натурализацию как идеологию гегемонной державы XIX в. Работы немецких исторических экономистов XIX в. обеспечили «научной» и идеологической легитимацией возвышение Пруссии до статуса великой европейской державы – точно так же, как британские авторы смогли провозгласить принцип свободной торговли, как только внутренний капиталистический рынок настолько повысил производительность, что британские товары благодаря своим низким ценам вытеснили товары конкурентов на их собственных рынках. Добб отметил, что «хотя Англия в те времена, будучи импортером зерна и шерсти, а также тем пионером нового машиностроения, который, открывая зарубежные рынки для своих мануфактур, получал все и не проигрывал ничего, могла позволить себе возвысить свободу внешней торговли до уровня общего принципа, другие страны вряд ли могли пойти на это» [Dobb. 1946. Р. 194].

181

«Современная система международного права является результатом масштабной политической трансформации, которая отметила переход от Средних Веков к нововременному периоду истории. Вкратце ее можно описать как превращение феодальной системы в территориальное государство. Главная характеристика последнего, отличающая его от его предшественников, заключалась в том, что правительство взяло на себя задачу отправления высшей власти в пределах территории данного государства. Монарх перестал делиться властью с феодальными сеньорами на территории, в пределах которой он был скорее номинальным, а не реальным главой. Не делился он ею и с Церковью, которая на протяжении Средневековья постоянно выдвигала претензии на высшую власть в рамках христианского мира. Когда к XVI веку эта трансформация завершилась, политический мир сложился в виде множества государств, которые в юридическом смысле территориально были вполне независимы друг от друга и не признавали никакой светской власти, которая стояла бы над ними. Одним словом, они были суверенными» [Morgenthau. 1985. Р. 293–294].