Миф о Христе. Том II

Шаткие обвинения в поджоге приняли определенную форму, связались с характером антиХриста, каковой церковь привыкла переносить на Нерона при наличии приписываемой ему адской жестокости; поверили тому, что он применил к христианам ужасные мучения, — и таким образом легенда в этой новой форме попала в хронику Сульпиция Севера. В конце концов, какой-нибудь ловкий фальсификатор (Поджио?) разукрашенный драматическими подробностями рассказ об этом гонении внес контрабандой в летопись Тацита и тем самым положил основание тому, что этот продукт чистой фантазии занял место среди наидостовернейших исторических фактов.

Нет необходимости все возражения Ошара считать равно убедительными, но все же следует признать, что они в своей совокупности и внутренней связи заслуживают полного внимания и, быть может, достаточны для того, чтобы поколебать наивную веру в подлинность разбираемого нами Тацитова места. Во всяком случае, те немецкие ученые, сомнение которых в подлинности этого места у Тацита до сих пор еще не выявилось, не имеют ни малейшего права пожимать плечами с видом сожаления и сострадания к этому «легкомысленному» французу[24]. А если в борьбе вокруг «Мифа о Христе» вырывались из общей связи отдельные, быть может, спорные утверждения Ошара и снабженные дискредитирующими их примечаниями пускались для усыпления публики в прессу, дабы таким путем иллюстрировать Ничтожность и малоценность ошаровской аргументации, то это еще вовсе не «fair play» и подобный прием борьбы прямо-таки неприличен. Ведь, где можно найти такой научный труд, который нельзя было бы уронить таким образом в глазах неспособной к самостоятельному суждению массы? И кто скажет, не пребывала ли «наука» до сих пор и в данном случае, как это случалось не раз, под властью упроченного привычкой гипноза, если она без всякой критической проверки считала рассказ Тацита подлинным? Пусть не забывают еще и того, в какой тесной связи со всем христианским пониманием истории стоит этот рассказ, и насколько заинтересованы были прежде всего религиозное воспитание и церковь в том, чтобы не могло возникнуть никакого сомнения в нем. Та страстная запальчивость, с которой званые и незваные в течение последнего года вступались за Тацита, проистекала во всяком случае не из чисто исторического интереса, а, скорее, из интереса веры. Разве не заслуга Германа Шиллера, что он обратил внимание науки на трудные для понимания пункты данного места у Тацита? Да и как нам объяснить себе, что в течение всего средневековья, по-видимому, никто не поинтересовался таким в высшей степени важным для истории и славы церкви местом у римского историографа; больше того: о его существовании только еще догадывались, пока, наконец, не прочитали его в единственном тогдашнем экземпляре Тацита, так наз. втором Медицейском кодексе, напечатанном около 1470 года в Венеции братьями Иоганном и Венделином Шпейерами, простыми копиями которого являются все остальные рукописи.

Правда, наши историографы имеют обыкновение вообще воспроизводить рассказ Тацита в несколько иной форме, не вдаваясь в серьезную критику 15,44 «Анналов»; так поступил недавно Домашевский в своей «Истории Римской империи» (1909 г.), не говоря уже о бесчисленных популярных изложениях истории. Да и вся наша историческая наука! со всем, что касается начал христианства и находится в связи с последним, все еще пребывает под роковым влиянием теологии и имеет обыкновение просто-напросто усваивать себе ее построения. В вопросе о происхождении христианской религии и об историчности Иисуса историческая наука до сих пор еще совершенно не принимала самостоятельного участия, — больше того: она прямо-таки рада, что не имеет, будто бы, надобности вступать в разбор этой щекотливой темы, как это с милой откровенностью высказывает даже Зеек: «Мы не имеем намерения изображать Иисуса в его человеческом виде и очерчивать его темную судьбу, т. е. задачи, которые, судя по состоянию предания, быть может, неразрешимы и, во всяком случае, еще не разрешены. Все вопросы, касающиеся возникновения христианства, столь трудны, что мы рады возможности и праву их обойти» (!). Правда, сомнение в подлинности признанных церковью писаний нового завета Зеек считает «в большинстве случаев неосновательным». Он доверяет также преданию относительно заметки Тацита и верит в историчность Неронова гонения на христиан. Между тем, что можно сказать на это, раз он, как то заведомо для всех, не вдавался в более близкий разбор этих вещей и, значит, свое суждение позаимствовал просто только из ходячего мнения, которое, возможно, является только простым предрассудком?

Поистине, Мы йе позавидуем ни «историческому уму», ни хорошему вкусу всех тех, которые желают уверить себя и других, что с одинаковым правом можно отрицать как историчность Иисуса, так и историчность Сократа, Александра, Лютера, Гете, Бисмарка и т. д., бытие которых доказано и засвидетельствовано совершенно иначе, чем историческое существование «богочеловека» евангелий[25].

Возможность различного толкования «Анналов» 44.