Миф тесен

А вот душистое фруктовое мыло собственной варки, кое-какие местные джинсы и соболя, и даже YotaPhone, продвигаемый нынче в Дубае, появились тогда, когда в России возникли две вещи: платежеспособный, достаточно разно­образный и капризный спрос и кредиты на то, чтобы что-то купить, а если получится, то и произвести.

Лицо рубля

По части недорогой и дисциплинированной рабочей силы мы всегда будем проигрывать настоящему третьему миру. Уже и сам Китай проигрывает Камбодже и Индонезии. Уже примериваются к Африке — нельзя ли и там научить несложным операциям и простой трудовой дисциплине. При желании можно.

Похоже, что тягаться с бедными странами по части массового производства дешевых и простых вещей бесполезно. А собственное производство в развитых и умеренно развитых странах, к которым и мы относимся, начинается, когда простое уже есть, срам прикрыт, голова в тепле, а хочется разнообразного и интересного.

Конечно, дорогая валюта утяжеляет судьбу местного производителя, тем более экспортера. И страны-производители, и экспортеры пристально следят, чтобы никто из конкурентов хитро не пригнулся со своей валютой процентов на 10—15, проскочив вперед. Но вот падение валюты на 10% в день и на 100% за несколько месяцев вряд ли чему-то такому способствует.

Целебный эффект имеет место при определенной и медицински точной дозе лекарства. А от передозировки какое здоровье, только подорвешь имеющееся. Странно на Новый, 2014 год говорить, что девальвация 3% поможет производителям (тогда доллар подорожал с 33 до 34 руб.), а на Новый, 2015 год уверять, что девальвация 100% тоже поможет. Девальвация в 100% за пару недель означает, что утерян экономический контроль, а какое же лечение, если доктора все игнорируют.

Как понять, дешев стал рубль или в самый раз? При таком падении курса, как в конце 2014 года, даже без сокращения производства наш номинальный ВВП, хоть целиком, хоть на душу населения, упадет вслед за обменным курсом вдвое. И среди крупнейших экономик мира Россия окажется уже не в конце первой десятки, а в конце второй. Не то что из «восьмерки», а как бы из «двадцатки» не вылететь.

По паритету покупательной способности сокращение, конечно, будет меньше, но оно все равно будет неприлично большим даже на фоне других нефтяных экономик, где курсы национальных валют тоже попадали вслед за нефтью, но попадали на 10—15%, а не на наши 100 — даже в какой-нибудь замордованной проблемами Нигерии.

Видно, что рубль дешев, потому что нынешнее положение дел находится в полном противоречии с целями собственного государства последних пятнадцати лет: с превращением рубля в резервную валюту, хотя бы региональную, Москвы — в финансовый центр, жителей России — в европейцев по доходам, без виз выезжающих в Европу. Видно по тому, что ЦБ поднимает ставку до 11% и через несколько дней до 17, а это означает, что никто не возьмет никакого кредита, а без него не бывает никакого производства — хоть с дешевой валютой, хоть без. Видно по тому, что резкое обеднение госслужащих находится в полном противоречии с целью победы над коррупцией. И по тому, как Путин одновременно говорит, что падение рубля выгодно российской экономике, и требует найти и наказать международных спекулянтов, которые его валят. Видно, наконец, по тому, что внешний долг отдавался десять лет назад для того, чтобы кредитоваться на выгодных условиях и развивать производство, а мы кредитуемся на таких, как будто бы его не отдавали.

В этом и есть главная проблема авторитарных режимов, что человек здесь мера всех вещей, и все знают имя этого человека. Даже экономика, даже национальная валюта у нас представлены в мире не сами собой, а персонифицированы в первом лице государства. И мировое капиталистическое хозяйство ему теперь не слишком доверяет. Больше не видит в нем диктатора-рыночника. Все здесь зависит не от качества страны и потенциала ее экономики, а от репутации первого лица. В резком и глубоком падении рубля без очевидных экономических причин (зато с очевидными политическими) беспокоит не столько оно само — падение, сколько то, что Владимир Путин, застывший у черты между правой и левой диктатурой, между капиталистической и не пойми какой, может махнуть на этот непонятный враждебный капитализм рукой и черту перейти.

Пока-то он вроде за капитализм, но как-то ненадежно, не до конца убедительно, и это нам внутри видно, а снаружи уже и не разглядеть. И, в конце концов, что он там под ним понимает, вдруг не то же, что остальные, как уже бывало. А если вообще передумает быть за.

Инвесторы и прочие капиталисты тоже чувствуют, что может махнуть и перейти, поэтому рубль и падает — быстрее, чем это можно было бы объяснить нефтью и даже Украиной.

ПУТИН КАК ДУХ РУЧЬЯ