Мифическая Средневековия

— Да, — с сомнением в голосе произнёс Создатель, — но я не понимаю, к чему ты клонишь, дочь своего Бога? Я не вижу в твоих вопросах особого смысла.

— А слышали ли вы, обсуждали ли вы гибель Содома и Гоморры?

— Да, — настороженно ответил Создатель, — мы обсуждали это деяние и судьбу этих неверных Господу и Добру людей.

— А скажите, пожалуйста, как вы считаете, прав ли Господь наш милосердный, что прислушался к прошению Авраама? Должен ли отец наш небесный, наш Создатель и Творец, прислушиваться к просьбам нашим, детей своих грешных, душам их заблудшим, послушным овцам Пастыря своего, коли они верят всей душой и любят Господа Бога своего единственного в мире оном.

— Каждый отец должен выслушать дитятю своего, но лишь только праведный и осознавший грехи свои и покаявшийся в содеянном, заслуживает особого внимания и может уповать на милость Божью.

Катарина подбежала к белоснежному Создателю и, опустившись перед ним на колени, припала губами к его руке.

— Благословите, отец небесный, и отпустите грехи мои, ибо я грешна.

Создатель Эдема несколько секунд стоявший в замешательстве, вдруг поднял руку и опустил ей её на чело.

— В чём состоит твой грех, дитя Бога своего?

— Я покинула родной мир и перешла в другое измерение, оставив мать свою в бедственном положении, и не печалюсь об этом. Да она не любила и не ласкала меня, но всё же она моя мать, она дала мне жизнь. Она моя единственная мать и другой матери у меня не будет. Я упоминала Господа всуе. У меня бывают нечестивые мысли, мои деяния не всегда отличаются чистотой.

— Что ж, это не самые великие грехи, хотя мы просто обязаны почитать своих родителей, дарующих нам жизнь. Я отпускаю тебе грехи твои. Но мы сами, родители, порой очень часто являемся причиной бед детей своих, дитя, поэтому не вини себя слишком строго, прости свою мать, и не таи в душе своей на неё злобу. Ибо это великая сила прощение.

— Отпустите и мне грехи мои, отец небесный, ибо грешен я, — Меден тяжело опустился на колени, возраст сказывался, однако, и поцеловал руку Создателю сего мира.

Катарина в это мгновение поднялась с пола.

— В чём грех твой, сын брата моего? — Создатель положил и ему свою ладонь на голову.

— Не вы создали меня, но раз и святые отцы отпускают грехи именем Господа нашего, то Господь Бог Создатель другого мира может отпустить мои прегрешения, ибо стремлюсь я скорее покаяться.

— Слушаю тебя, сын Господа твоего.

— Грешен я, ибо пользуюсь запретной магией, но пользуюсь ею только лишь во имя добра, справедливости и блага народа своего — Это все твои грехи?

— Нет, отец небесный. Грешен я, ибо приходилось мне убивать в бою врагов моих и врагов моего народа, и врагов друзей моего народа, чтобы восстановить мир на всей земле нашей.

— Отпускаю и тебе грехи твои, сын Господа твоего.

— Отец небесный, отпусти и мне грехи мои, ибо грешен я и хочу покаяться. — Вся процедура в очередной раз повторилась, за исключением того, что вместо Медена и Катарины на этот раз выступал Виктор.

— Около пятисот лет назад я убил человека невиновного, убил, чтобы его кровью насытиться. — Меден и Катарина в ужасе ахнули, не зная о таком пунктике в биографии праведного Виктора. Тот в свою очередь старался ни на кого не смотреть, особенно избегал взгляда двух своих друзей. — Это был первый и последний случай, но этот грех камнем висит у меня в душе и сжимает сердце, ибо нет греха страшнее, чем убиение невиновного.

— Любое убийство это тяжкий грех и нет ему оправдания…. В чём ещё грешен ты, сын своего Бога?

— С тех пор я многих убивал, но убивал врагов всех праведных существ населяющих наш мир. В основном вампиров пьющих кровь разумных и не разумных существ и обрекающих их души на мучения, оборотней рвущих чужую плоть, ибо чувствовал я, что мой грех меньше, чем совершаемый ими. Пусть я не прав. Но я хочу лишь мира и любви на всей земле, искоренить зло и смерть неестественную. Также в сердцах и гневе мог я упомянуть имя Господа нашего всуе.

— Что ж отпускаю и тебе грехи твои тяжкие, ибо чувствую, что чиста душа твоя, ровно, как и помыслы твои.

— Отец, мой Создатель, отпусти и мне грехи мои тяжкие. — Мада упала на колени и припала к руке отца своего, обливаясь слезами горькими.

— Мада, дочь моя, не прошло и двух месяцев с тех пор, как я отпускал тебе не грехи твои, но провинности. В чём же на этот раз ты предо мною провинилась? — Он ласково, почти с нежностью, погладил копну её тёмных волос. И во всех его движениях чувствовалась невероятная любовь к своему созданию.

— Это не провинность, отец, это грех серьёзный, ибо хотела я оставить друзей своих без малейшей помощи, бросить их на произвол судьбы, когда попали они в беду серьёзную, не по их вине, а по вине другого создания. Гложет меня эта вина уже почти две недели.