Мифическое путешествие: Мифы и легенды на новый лад

Не выпуская меня из рук, как будто, если тело на месте, то и мыслям прочь не уйти, мать завела разговор о хозяйстве – предмете безликом, практическом, целиком ей подвластном.

– На будущий месяц начнем сушить фрукты нового урожая, – сказала она. – Для смокв год выдался слишком холодным, почти половина плодов погибла, не вызрев. Но на орехи мы смогли выменять столько, что зиму протянем.

– Ты – великолепная домоправительница, сестрица, – откликнулась Елена, ничуть не скрывая скуки.

– О, матушка, – вмешалась в их разговор столкнувшаяся со мною девчонка, – вот! Я нашла для тебя безупречный!

С этими словами она поднесла Елене на раскрытой ладони кубик козьего сыра, идеально ровный со всех сторон.

Взглянув на ее угощение, Елена удивленно, озадаченно улыбнулась.

– Спасибо, – с легким смущением сказала она, приняла сыр, а в награду неуверенно потрепала девчонку по голове.

Девчонка, во всем подражая Елене, улеглась на скамью, но с совершенно иным результатом. Томная поза лишь подчеркнула худобу ее тощих, неуклюжих рук и ног, выбившиеся из прически пряди волос торчали в стороны, точно листья чертополоха.

– Так ты – Гермиона? Моя двоюродная сестра? – выпалила я.

Гермиона сердито нахмурилась. Мать ее неторопливо окинула меня оценивающим взглядом.

– О-о, привет, – сказала Елена. – Выходит, ты – моя племянница?

Плечо покровительственно сжала рука Клитемнестры.

– Да, это Ифигения.

Взгляд Елены был жарок, словно солнечный луч. Столь же жарок, как и мое смущение.

– Красавицей вырастет, – сказала Елена матери.

– Для этого времени у нее довольно, – пожав плечами, откликнулась Клитемнестра.

Тут Гермиона выбила из рук рабыни поднос выдержанных в меду смокв. Поднос зазвенел о каменные плиты.

– Все это моей матушки недостойно! – выкрикнула она.

Елена неуверенно взглянула на Клитемнестру, затем на Гермиону, а после возвела взгляд к небу и тяжко вздохнула.

– Не представляю себе, Клитемнестра, как это у тебя выходит? Меня никогда не готовили к материнству. Всю жизнь учили быть только женой.

– Дети, Елена – всего лишь маленькие люди, – пояснила мать, – пусть даже порой и глупые.

Елена сняла с оголовья алую ленту и протянула мне.

– Возьми, Ифигения. Нравится?

Не в силах ответить ни словом, я приняла дар. Казалось, ее прикосновение сделало мягкий шелк ленты волшебным.

– Мне хотелось бы поговорить с тобой, Ифигения. Наедине. Так, чтобы нас с тобой больше никто не услышал. Если, конечно, твоя мать позволит.

Елена подняла взгляд на Клитемнестру. Пальцы матери снова больно впились в мои плечи.

– Разумеется, – сказала мать. – Она ведь тебе племянница.

Я понимала: матери очень не хочется оставлять меня с Еленой одну. А еще понимала, что очень хочу побыть с нею – рядом с ее красотой, с ее очарованием, с огнем в ее взгляде.

– Хорошо, – согласилась я, туго обматывая лентой ладонь.

По дороге в Авлиду я позабыла, как мать – в то время мне было восемь – подхватила с моих колен вышивание и поднесла его к свету. Я ожидала, что она разорвет мои стежки и вернет вышивку мне, для переделки – именно так поступала она каждое утро с тех самых пор, как я взялась за иглу. Но нет, на сей раз мать только окинула мою работу задумчивым взглядом.

– Хм-м-м, – протянула она. – Что ж, уже лучше.

Да, тот день ускользнул из памяти, а вот Елену в Микенах, и ее обжигающий взгляд, и ее томную позу, и ее дочь, одиноко сидевшую рядом да старавшуюся хоть ненадолго обратить на себя внимание, отыскав матери очередной безупречный кусочек лакомства, я помнила во всех подробностях.

Въехав в Авлиду, повозка резко остановилась. Всех нас качнуло вперед. И одежду, и кожу сплошь облепила колкая пыль. Отодвинув занавесь, я принялась отплевываться. Мать потянулась ко мне, чтобы остановить, но, едва коснувшись моего плеча, передумала, пристроилась рядом и тоже сплюнула наземь.

Один из рабов помог матери сойти на землю Авлиды. Старый, согбенный, подволакивает правую ногу… Во всем этом чувствовалось что-то знакомое, однако узнать его я не смогла. «Иамас», – всплыло из глубин памяти имя, но все, что мне было известно о нем, забрала, отняла Артемида.

Сходя с повозки, я оперлась на его руку. Раб поднял на меня взгляд, изумленно вскинулся, отпрянул прочь. Лишившись опоры, я едва смогла устоять на ногах. Орест захныкал.

– В чем дело? – властно спросила мать.

Раб тоненько заскулил.

– Иамас, в чем дело? – чуть мягче повторила мать.

Иамас затрепетал.

– Царь Агамемнон сказал, что вам нельзя приезжать сюда.

– Что за вздор ты несешь? – удивилась мать. – Какая же может быть свадьба, если мы не приедем? Помоги дочери спуститься с повозки.

Иамас вновь подал мне руку. На этот раз он не дрогнул, и я благополучно сошла вниз. Взгляд его задержался на давно позабытых мною пахучих украшениях в моих волосах. Я потянулась к ним. На ощупь они оказались нежны и хрупки.

Охваченный дрожью, Иамас отвел взгляд в сторону, прижал руки к бокам, крепко вцепился в собственные локти. Казалось, он страшно мерзнет, хотя воздух был горяч и недвижен. Я понимала: ему тоскливо и неуютно, а еще он что-то скрывает. Понимала… но мне было все равно: он – человек чужой.