Мифогенная любовь каст

Издалека они казались отражениями друг друга: белозубые улыбки на залитых кровью лицах, сверкающие глаза. Только у Петьки глаза были голубые, растрепанные волосы светлые, а у Максимки глаза чернели как угли, наголо обритая голова поросла черным пушком, словно у голодного орленка из песни, что все кувыркался «выше солнца» и застилал собой белый свет.

Орленок, орленок, взлети выше солнца,
Собою затми белый свет!
Не хочется думать о смерти, поверь мне,
В двенадцать мальчишеских лет.

Одеяния их издалека тоже мало отличались: на Петьке был «наряд Робинзона», сшитый из потемневших листьев экзотических растений: он также развевался на ветру рваными хлопьями, как и одеяние беспризорника Максимки.

«Как же он сражаться-то будет? – думал озабоченно парторг о Максиме. – Он же не знает, что Петьку убить нельзя. Только “перещелкнуть” можно. Никто не обучил пацана».

Впрочем, парторг и сам не знал, как «перещелкивается» Петька. Если б знал, то сделал бы это сам. Оставалось наблюдать за поединком.

Внезапно Максимка сделал выпад, но Петька парировал. Сверкнул его кинжал. Из руки Максима брызнула кровь.

– Кудахтай, будет легче умирать! – крикнул с хохотом Петька.

– Вижу, не уважаешь старших! Не хочешь поднести дедушке кресло, чтобы он отдохнул с дороги?! – заорал Максимка. – Знаешь ли, с кем говоришь?! Я – Каменный! Для меня Вселенная – это грязь под ногтями! Постели мне под ноги твое тельце, чтобы я прошел вперед – к дальнейшим победам! Не вздумай проявить неуважение! Ты сам оделся в опавшие листья. Слейся же с перегноем!

Продолжая ругаться и вопить, Максимка сделал несколько стремительных выпадов в сторону Петьки – его нож порхнул возле Петькиного тела. Петька вскрикнул. На его голой груди вдруг проступило написанное ножом трехбуквенное матерное слово. Буквы налились кровью, и кровавые струйки побежали вниз, по животу. Максимка свирепо захохотал.

Петька отскочил назад, плюнул в ладонь и провел рукой по своей коже, стирая надпись. Буквы исчезли.

– Писать учимся? – участливо спросил он. – Это хорошо. Я вот грамоте не обучен. Зато умею кромсать в клочья. – И он стал вращать кинжалом с такой скоростью, что сверкающее лезвие превратилось в диск.

– Клочья? Знаешь ли ты, что такое клочья, молокосос? – внезапно вскипел Максимка.

Он оглянулся. Где-то далеко, на горизонте, виднелся синий силуэт его колоссальной матери с поднятым к небу мечом. Она удалялась, каждым своим шагом превращая говно в пепел.

Максим вдруг полетел вдогонку за Асей, крича:

– Мамка! Помогай!

– Бежит! Маменькин Сынок! – радостно заорал Петька и помчался вдогонку за Максимом. Дунаеву пришлось включить «приближение». Он увидел, как Максим нагнал Асю и ударился о ее каменное плечо. От удара он рассыпался на мелкие куски, и каждый кусок стал Максимом – эти маленькие свирепые Максимы окружили Петьку плотным кольцом, ощетинившись ржавыми ножами. Затем Максимы, как по команде, размахнулись и метнули свои ножи в центр кольца, в Петьку. Но Петька исчез.

Ржавые ножи ударились друг о друга, превратились в один нож, который завертелся в центре кольца, как стрелка разбитого компаса.

И в тот же миг Дунаев услышал шепчущий ему в ухо сладкий, горячий, девичий голос:

– Здравствуй, Володенька. Здравствуй, свет мой ясный. Помнишь Верочку?

Дунаев весь передернулся. Но не успел он никак отреагировать, как другой голос – задорный, мальчишеский – выкрикнул у него за спиной:

– Привет, Володька! Ты меня выебал в Киеве в жопу. Теперь мой черед ебать тебя. Любишь ебаться, люби и зассаночки возить! Получай!

В спину парторгу изо всех сил всадили нож.

Он заорал от дикой боли и стал падать вниз, как подстреленный вальдшнеп. Он пытался выровнять полет, но не получалось – боль раздирала тело, и он заваливался набок, не в силах удержать равновесие.

В последние минуты перед потерей сознания он снова увидел внизу под собой море говна и море пепла. Он не мог понять, куда падает – в говно или в пепел. Потом разглядел границу между ними – между красно-коричневой лавой и серой хрупкой массой – он падал прямо на эту границу. На поверхности говна (или пепла) он увидел свою тень, похожую на тень от рваной бумажки. Разглядел четкую рукоять кинжала, торчащую у него из спины. Затем он увидел какой-то красный, блестящий, словно бы марсианский ландшафт. Это было окровавленное и смеющееся лицо Петьки, который нагнал падающего парторга, чтобы выдернуть свой нож из его спины. Дунаев не смог узнать его – глаза его были настроены на «приближение», поэтому он не увидел ненавистного лица – только симметричные колодцы, наполненные засыхающей кровью. Это были поры на Петькиной коже.

В следующее мгновение Дунаева пронзила еще более острая боль – это Петька выдернул свой кинжал и унесся вверх.

Парторг, падая, выдернул из кармана Сувенир – серый ослиный хвост – и бросил его в небо, пролепетав:

– Отомсти…

Затем он рухнул в говно.