Мифогенная любовь каст, том 2

Словно бы все закружилось в танце — в сладком, знойном, экзотическом. Небо танцевало с воронкой от взрыва. Поле танцевало с Дунаевым. Дождь танцевал со всеми, хлынув вдруг сплошной стеной. Дунаев запрокинул лицо к небесам и издал ликующий «крик Тарзана». Вокруг из рыхлой земли перли экзотические растения, лес ощетинился растопыренными пальмами, которые сверкали в дожде своими изрезанными листьями, лианы свисали как плети, по ним скакали в нимбах из брызг черные фигурки обезьян.

Бог-Художник закружился в танце с Богиней Цветов. Бог-Русский-Мальчик сплелся в танце с Богом-Роботом. Исступленно отплясывал в одиночку Бог-Щеголь в ярком галстуке и брюках клеш. Выделывал коленца Бог-Хоккеист, топча землю остриями коньков. Бог-Отличник-Консерватории обнял Бога-Снеговика.

Посредине медленно вытанцовывал свой solo-dance огромного роста старый негр в белом костюме. Он, будто плавая, вращал локтями и элегантно выгибал членистые ноги, отшаркивал лакированными штиблетами, так что вздымались брызги джунглианской слякоти, но ни капли не оседало на его белоснежной одежде. Он жевал окурок сигары, медленно выпуская дым углом синего сморщенного рта, над которым топорщились седые жесткие усы, подстриженные в линию — усы завзятого гуляки, волокиты и поножовщика. Потом он снова отводил назад, за спину, руку с сигарой и жестоко мусолил ее своими длинными темными пальцами. За толстым уродливым ухом у него, естественно, лежала свежая гвоздика.

Яркий красный крест, вырезанный ножом у него на лбу, уже не кровоточил. Только глаза — хотя и стали теперь негритянскими, с синими белками — своим выражением напоминали об Айболите. Это все же были глаза врача. Белая улыбка ярко вспыхивала иногда на этом темном лице.

Дунаеву казалось теперь, что сам он вырос в джунглях, под созвездием Южного Креста, что вскормила его рослая самка обезьяны, что есть у него много жен и любовниц среди молоденьких обезьянок и зебр, что сам он крепок, смугл и ходит всегда голый, с раскрашенными разноцветными зубами.

Письма!
Письма часто на почту ношу.
Словно!
Словно зебре в затылок дышу.
Где ты, моя полосатая, где?
В доме,
Где теперь зоосад.

Он завертелся в танце, охлопывая себя ладонями, ритмично ударяя по коленям, локтям, темени и копчику. Все стало отражаться во всем — он везде видел себя, свое зажмуренное лицо и разноцветные зубы всех цветов радуги, так что его распахнутый рот похож был на коробку с акварельными красками. Огни далеких праздников отражались в озерах, и там проносились веселые хороводы. Семь белых обезьян неподвижно сидели на ветвях дерева с огромным стволом, а внутри ствола прятались освещенные комнаты, где спала чернокожая принцесса, чьи короткие курчавые волосы были полны живыми улитками. Танец, магический и вечный, всосал Дикаря в свои вихри. Костры вспыхивали и гасли. Откуда-то издалека, с отрога горы, какие-то европейцы-путешественники рассматривали его в подзорную трубу. Он знал, что теперь, голый и беззащитный, даже без главной обереги — без ослиного хвоста, — он как бесхвостая обезьяна извивается в окуляре их трубы, и они с отвращением смотрят в его экстатическое запрокинутое лицо, на его голое тело, в котором худоба и жир свились в грубые, нецивилизованные узлы, на его разноцветные зубы. Но ему было не стыдно. Он чувствовал, даже не глядя в их сторону, что бледнолицые заблудились, что они больны тропической лихорадкой, которая скоро свалит их к подножию костров, где они будут трястись от своей внутренней арктической стужи, от холода своих мокрых простыней, на которых они спали в детстве в студеных дортуарах своих аристократических колледжей и закрытых школ, и в их предсмертном бреду будет все повторяться и повторяться его танец в круглом окошке подзорной трубы, лицо с разноцветными зубами проводит их до самого конца. Они больны. Только Большой Мулат Айбо, известный medical man, мог бы помочь им, но ему не до того — он танцует, он флиртует с омутами и ручьями, он стучит коленями по коленям, бьет локтем о локоть.

Дунаев выгнулся мостиком, животом вверх, и стал охлопывать ладонями небо, как будто лепя его. Небо ежилось, мялось и застенчиво кололо дождевыми струями. Охлопав всю небо, Дунаев согнулся крючком и стал столь же прилежно охлопывать землю под своими танцующими ногами. Он так сильно хлопал и бил землю, что брызги глины летели ему в глаза, в лицо, но он продолжал дело, пуча губы и заботливо приговаривая что-то. Вдруг рука его подобрала с земли какую-то вещь. Он поднес ее к лицу, чтобы рассмотреть. Но она настолько оказалась облеплена мокрой землей, что непонятно было, что это такое. Но дождь постепенно смыл землю, и Дунаев увидел в своих руках растрепанную кисточку. Минуту он смотрел на нее, медленно узнавая. Это была кисточка ослиного хвоста, отсеченная Айболитом. В ту же секунду дикарь расхохотался, вскочил на край воронки и метнул тяжелую от влаги кисточку в лицо Большого Айбо.