Мифогенная любовь каст, том 2

Но сознание есть чем занять в этот раз —
Морозильника дверцу открой,
И повеет здоровьем арктических баз,
И дохнет ледяною зимой.
И Снегурочку спящую выделит глаз
Средь пушистого снега и льда,
И тогда ты поставишь кастрюлю на газ,
Чтобы в ней нагревалась вода.
Ты разбудишь Снегурку, поесть позовешь,
Что послал добрый Западный Бог,
И пельмени сготовишь, и тихо споешь
Про родной долгожданный порог.
А в глазах — даль небес. А в глазах — тишина,
Как в обычае перед грозой.
Со Снегуркой сидите, бокалы вина
И пельмени на блюде горой. —
Ну, родная, давай, за советскую власть! —
Взгляд прозрачный и смех ледяной.
И слова, как снежинки, летят: — За тебя!
Береги себя, мой дорогой![9]

В морозильной камере, среди волнистого искрящегося снега, виднелось что-то яркое. Дунаев протянул руку и достал очень холодное яйцо, покрытое тонким слоем инея. Сквозь иней сияли яркие краски. Яйцо было раскрашено. Среди красных, желтых, синих и зеленых узоров золотом сверкали две буквы X.В.

«Пасхальное», — подумал Дунаев.

Он все не мог отвести глаз от этих двух букв. Какая-то догадка мучительно вертелась в уме.

«ИКСБИ! — внезапно осенило его. — Вот оно… Откуда название-то!»

— Вы совершенно правы, — спокойно произнес за его спиной незнакомый голос по-русски, с легким акцентом. — Так и возникло название этого атолла. Раньше здесь находился так называемый Христово-Воскресенский скит. Русские схимники спасались. Однако когда сюда добрались американцы, они не застали здесь людей — только ворота с пасхальным вензелем X.В. С тех пор это место называют: атолл Иксби. Был и другой атолл — ИксЭй, — но от него не осталось и следа.

Дунаев обернулся и увидел двоих. Одеты были как американцы, но по-разному. Один в черном костюме (что-то неуловимо американское проступало в покрое костюма), в белой рубашке и темном галстуке. Другой — в желтой рубахе, в широких штанах-клеш канареечного цвета, в ботинках на толстой каучуковой подошве, в широком ярко-зеленом галстуке. На голове шляпа типа сомбреро, с кисточкой. Говорил тот, что в черном костюме.

Но самое странное, что вместо лиц у них были две вспышки. У человека в черном лицо напоминало прожектор. Прямо из лица шел сильный сноп света, и нельзя было различить никаких черт за этим светом. У модника лицо, наоборот, было как черная дыра. Густая тьма излучалась этим лицом, словно бы черный свет. Но в этой тьме не чувствовалось угрозы, тьма казалась спокойной. Это «лицо» странно контрастировало с одеждой модника.

— Вы… Вы кто? — выдавил из себя парторг, — Американцы? Военные? Пограничники? Второй Фронт? Союзники или… или враги? Где остальные? Ведите меня к начальству. Откуда знаете русский? Эмигранты?

— Мы здесь одни, — ответил тот, кто был в черном костюме, с сияющим, как солнце, лицом. — Все остальные ушли отсюда. Эвакуировались. Здесь располагалась секретная научная лаборатория. Но произошло… непредвиденное. А мы остались. Нам с братом терять нечего. Мы ведь ученые. Только теперь, после случившегося, брат ничего уже больше не знает. Теперь его так и называют — Незнающий. И не говорит ничего. А я все знаю. Только к чему мне это? Да, мы эмигранты. Родились в России, в Петербурге. Родители вывезли нас маленькими. Раньше мы были близнецы. Однояйцовые. А вот теперь уже и не близнецы, как видите. Сходство стерто, осталось лишь грубое различие.

Из луча света раздался смешок. И стишок (на искаженном английском языке):

What could be more depressive then
This duell between twins?
It can be more obscessive scene —
When you just sit with queens.

Both queens are sad, both queens are mad
Just pupets — black and white.
You — in between. You — all in red.
My sorrow! My bright!

The river's water waits for us —
For bodies — yours and mine.
Together through the looking glass,
Through river's water shine.

— И… как же вы здесь живете? Зачем вы здесь живете? — спросил Дунаев.

— Для вас. Сестра сказала, появится человек с биноклем и иконой. И надо проводить его к Дубу.

— Так у вас есть сестра? Она здесь?

— Да, здесь. Вот и она.