Встречают колобком и снегом
Врагов в российских деревнях.
А те идут, накрывшись пледом,
Скользят на тонких каблучках.
Но вот – здесь льдышка роковая,
И подломился каблучок.
(О, господи, какая молодая
Жертва русская еще!)
Огромная белая птица
Летит над краями снегов,
От слез очкарика Фрица
Туманятся стекла очков.
Кого уже накрыли флагом
С арийской свастикой в кружке,
Другие мнутся по оврагам
И в женских шубках прячут мел.
Только кал, только липкая соль по углам!
Только кал, только липкая соль в этот вечер!
И гармоники плач, плач гармошки губной —
Поражение будет большое, как вечность.
Словно валенок влажный в чешуйках снегов,
Оно нежно надавит и спрячет в колоннах,
И впечатает в наст – в тот блестящий покров,
Что снега покрывает в местах этих сонных.
Отчего-то вспомнилось парторгу лицо гитлеровца, увиденное в заболоченном коридоре между третьей и четвертой «бабами». Лицо фашиста было таким светлым и хрупким, так много свободы было в нем, посмертной решимости не бояться за себя. «Ведь он теперь может миллионы лет так пролежать и пальцем не шевельнуть!» – с уважением подумал Дунаев о враге. Он вдруг ощутил жалость к бедным немецким солдатикам, ни за что гибнущим в глухой и далекой России.