Мифология Петербурга: Очерки.

Император Николай Павлович просматривал проект железной дороги Москва – Петербург. Предстояло решить один вопрос, остававшийся до сих пор нерешенным: какой должна быть ширина железнодорожной колеи – узкой, как в Германии, или шире, как предлагали инженеры. Император с утра был не в духе и потому раздраженно наложил резолюцию: «На хуй шире?» С тех пор на всей территории России колея железной дороги на несколько сантиметров шире, чем в Европе.

Эволюция анекдота от короткой невыдуманной, казалось бы, невероятной, но все-таки реальной истории до злободневного вымысла с остроумным концом практически вывела его из области литературного бытования в область устного народного творчества. Анекдот ушел из жанра новеллы и приблизился к частушке. Краткость стала едва ли не доминирующим качеством анекдота.

– Давайте выпьем, Владимир Ильич.

– Нет, батенька, больше не пью. Помню, как-то в апгеле нализались. Занесло на Финляндский вокзал, взобгался я на бгоневичок и такую хуйню нес, до сих пог газобгаться не могут.

* * *

К столетию со дня рождения Ленина ленинградская фабрика резинотехнических изделий «Красный треугольник» выпустила юбилейные презервативы в честь верной подруги Ленина Надежды Константиновны Крупской. Презервативы называли: «Надень-ка».

* * *

Тетя Надя шутки ради
Ильичу давала сзади.
Так и вышел тот трактат:
«Шаг вперед и два назад».

Надо полагать, что широко распространенное мнение о преимущественном интересе анекдота к политической жизни общества не всегда справедливо. Петербургский бытовой анекдот не менее остер и опасен, чем политический. Подтверждение тому легко найти в недавней истории нашей советской жизни. Главное, анекдот всегда выполнял общественную функцию, либо указывая на что-то, либо что-то обличая. В отличие, скажем, от частушки, которая, как мы увидим позже, не более чем озорство, шалость, дурачество.

Старушка входит в переполненный автобус. Никто ей не уступает место.

– Неужели в Ленинграде не осталось интеллигенции? – горестно вопрошает она.

– Интеллигенции, бабуля, дохуя. Автобусов мало.

* * *

– Алло! Это прачечная?

– Срачечная!! Институт культуры.

* * *

На Большом проспекте Васильевского острова роняет старушка платочек. Подбегает милиционер, поднимает платок и подает старушке.

– Вы уронили, бабуля.

– Спасибо, сынок. До революции жандарм матом бы обругал.

– Что ты, бабуля, нас за это ебут.

* * *

Лицом к Казанскому собору стоит мужик и мочится на колонну. Сзади подходит интеллигентного вида мужчина и робко дотрагивается до плеча мужика:

– Простите, пожалуйста, как пройти к Исаакиевскому собору?

– Зачем тебе Исаакиевский? Ссы здесь.

Прогремевшая однажды на весь мир с телевизионных экранов пресловутая формула: «В Советском Союзе секса нет» завершила целый период ханжеской морали, замешанной на беззастенчивой лжи и невероятном лицемерии. Двойная мораль сводилась к некой негласной договоренности «верхов» и «низов»: «мы делаем вид, что говорим правду, вы делаете вид, что верите нам». Все жанры и виды советского искусства в один голос, как хорошо отрепетированный хор фабричной самодеятельности, доказывали, что никаких отрицательных явлений, в том числе проституции, в Ленинграде нет, и только один фольклор с завидным упорством обреченного утверждал обратное.