Мифология славянского язычества

В эпоху оседлости человек, не таща более за собою все свое добро, не в состоянии более и привязывать оное к себе непосредственными материальными узами, но запирает его за крепкими стенами, которые, заменяя для него прежние веревки и цепи, получают в его воображении одинаковое с ними значение уз: узница, вязенье, турма, узилище (у П. Берынды) – вот те слова, которыми он называет это крепкое, стенами обнесенное место. И в прочих языках Европы слова torre, toure, Turm (наше тюрьма) имеют начало свое от понятия окружения, соответствующего вполне понятию обвития и обвязания.

Начавши владеть недвижимым имением, человек перенес и на него свое древнее понятие, и чтобы крепче удержать за собою это имущество, он стал окружать и обносить его заборами и рвами. Замечателен в этом отношении индоевропейский корень gard в значении отдельной, загороженной собственности. Санскритское гарта еще только колесница – имущество кочующего человека, но готское gards уже дом и двор; дальше следует литовское жардис – наш город, Garten, jardin, как огражденная, но еще частная собственность (русское ограда); наконец, городище и град (город) в смысле уже общественного явления, крепости. Все эти слова имеют между собою общую связь одного и того же понятия – ограждения собственности, которое, с другой стороны, в немецком guriel, gurtel (пояс) возвращается к первоначальному смыслу вещественной повязки человеческого тела. Точно так же корень tun или zun одновременно порождает и наше тын, тынить, немецкое Zaum – ограда и скандинавское turn – verdarium. Слово же зараменье (грань) имеет филологическую связь не только с областным выражением раменье – лес (как рама – грань поля, равнины, обозреваемых глазами), но и с словом рамо – плечо, латинское humerus, ramus, немецкое Arm – рука и французское rameau – ветка древесная. Вообще ветви – это руки дерева, почему и постоянно сравниваются между собою эти два представления, что, быть может, и породило и наше раменье в смысле леса.

Князь Всеслав вместе с сыновьями переправляется в лодке через Днепр в 1067 г. Предполагают, что у него на голове наузы, которые он носил с рождения.

Миниатюра Радзивилловской летописи

При появлении более мирных гражданских и общественных отношений насильственное завладение схватыванием руками уступает место другим мирным способам приобретения: подарку, мене и покупке; но в то же время и одно ограждение своей собственности стенами и заборами становится неудовлетворительным, и самые выражения крепости и ограждения принимают новый переносный смысл актов и договоров. С новым порядком вещей человек, начиная сознавать свои нравственные обязанности, подчиняет понятию долга свой необузданный произвол добровольными уступками общественным условиям; но и на эту для него новую почву гражданственности и закона переносит он и свое древнее представление вещественного связывания, обвивания, окружения и сжатия или схватывания рукою.

Любовью и трудом привязывается человек к своей родимой земле, к своему очагу и семейству. Таким образом, являются кровные узы родства и узы дружбы – союзы, связи и привязанности (verwand вместо verband – связанный и чешское приузник – приятель). Общественные нужды налагают на человека всякого рода обязанности и обязательства (обвязания и обвязательства, obligatio, Verbindlickheit), и всякий общественный договор или условие принимает в нашем воображении пластическую форму связи, союза (соуза) и венца, в первоначальном смысле этого слова (у Берынды увясло и увязенье – венец, увясти венцы – короновать). И вся жизнь, наконец, уподобляется длинной нити (в руках Парк, например), по которой наши деяния и предприятия являются то завязывающимися, то развязывающимися узлами (завязка, развязка), почему и сам узел принимает в глазах наших символическое значение таинственной загадки неразгаданной будущности.

Подобно как в вещественном связывании лица или предмета есть сторона действующая – активная (тот, кто связывает) и сторона страдательная (кто или что связывается), точно так же и в нравственных узах человека является он то действующим лицом, пользующимся крепостию этих уз, то лицом пассивным, угнетенным их тяжелым бременем. Естественно также, что при перенесении физических явлений на отвлеченные понятия самые вещественные предметы этих явлений стали для нас аллегорическими символами тех идей, которые соответствуют в мире мышления явлениям жизни материальной. Таким образом, венцы, цепи и кольца от первоначального значения оков постепенно переходят в наших глазах в олицетворение понятий царства, брака, могущества, богатства и славы, соединенных, однако же, постоянно и с значением обета и договора, связывающего члена сословия со всей его общиной (например, цепи рыцарских орденов), супруга с женою, пастыря с паствою и царя с народом.