Мифопоэтика творчества Джима Моррисона (СИ)

Миф о лабиринте интерпретирует смену дня и ночи, которая была подчинена Богу Земли. У многих народов постоянной обителью солнца являлся подземный мир, что равнозначно горному озеру у американских индейцев; и всходило светило на небо временно и не по своей воле (то есть, солнце являлось эмблемой Змея). Равным образом, атрибутом Змея был и камень. Так что, нет рудно догадаться, что в качестве Монарха-Змея выступает сам поэт.

Я - Король-Ящерица

Я могу все

Я могу в один миг остановить землю

Я заставил у ехать голубые машины

… Я могу изменить природу вещей

Я могу двигаться во Времени и Пространстве

(30-135)

В мифотворчестве Моррисона сопрягаются два способа переживания мифа:

1) Трансперсональная память, дар и техника самораскрытия, которые делают возможным обращение к собственным истокам.

2) Особый аппарат чувствования, сохраняющий связи с архаическими структурами психики.

Как и всякое мифомышление, мышление Моррисона на чувственно-метафорическом уровне оперирует конкретным и персональным:

Можешь ли ты понять?

Моя плоть живая

Мои руки - как они движутся

Ловкие и гибкие, словно демоны

Мои волосы - как они спутаны

Мое лицо - впалые щеки

Мой огненный язык - меч

Разбрасывающий слова-искры

Я реален

Я человек

Но я не обычный человек

Нет Нет Нет

(30-47)

Для мифопредставлений Моррисона особенно характерны архаические аспекты культовых систем и, в частности, одушевление окружающей среды. Так, например, он систематически употребляет в отношении Змея местоимение “he - он”, что в английском языке применимо только к человеку; все остальные, одухотворенные или неодухотворенные объекты должны обозначаться “It”. Мифопоэтическое начало у Моррисона обусловлено не только общекультурными традициями, но и свойственной его психофизике особенностью самоидентифицироваться с природностью:

… Мы из Солнца и Ночи…

Мы спустились по рекам и склонам

Мы пришли из лесов и полей

(30,133)

Это то, что называется органическим мифологизмом. Наличие мифологической модели мира не только и не столько в открытых пластах его письма сколько в подтексте говорит об отсутствии мифологизма как приема. У “городского” поэта второй половины ХХ-го века образ города как такового практически отсутствует. Это тем более нестандартно, что Моррисон насквозь является продуктом урбанизированной цивилизации. И тем не менее, пространство в его текстах всегда разомкнуто, оно не содержит картины города, его структура основывается на образах стихий (вода. огонь), мифологемах леса и перекрестка:

Перекрестки

Обитель духов, где

Они нашептывают путникам

Заставляя их задуматься о своей судьбе

(30.65)

Традиционно перекресток представляет сакральное пространство, “выход из …”

Оставь гнилые города

Твоего отца

Оставь отравленные колодцы

И залитые кровью улицы

Войди под сень доброго леса

(30.99)

В знаково-мифологический комплекс Моррисона стержневым параметром пространственной семантики входит бинарная оппозиция “город-лес”, “цивилизация-природа”:

Покинем гнилые города

Ради доброго леса

(30,22)

Обычно в мифологиях лес рассматривается как “одно из местопребываний сил, враждебных человеку (в дуалистической мифологии большинства народов противопоставление “селение - лес” является одним из основных )”. (28,2,49). Через лес, как и через море, лежит путь в царство мертвых. “В мифах некоторых племен Океании за лесом помещается страна Солнца… Часто лес выступает как местонахождение…высшего божества”. (28,2,49) В наиболее древних культах этим хозяином леса представлялось зооморфное существо. Судя по всему, им мог быть уже знакомый нам Бог Земли - Змей. На это указывает топографическая связь леса с солнцем, которое в неолите считалось детищем Бога Преисподней, а также этимологическая родственность во многих языках слов “лес” и “гора” (гора,как известно, мыслилась жилищем Змея). Линия лес - гора - Змей у Моррисона просматривается отчетливо.

Твои волосы вспыхнули

Холмы наполнились огнем

(30,199)

Холм и гора - понятия коррелятивные, а огонь олицетворяет вовсе не солнце, а Бога Земли: “Божество Солнца, действительно, существовало в язычестве, но было вторичным в пантеоне. В его образе смешались более ранние представления о Богине Солнца, появлявшейся из подземного мира, и о Боге Преисподней”.(11,56)

В позднейших мифологиях конфликт “селение-лес” усугубляется и выливается в противопоставление “культура-природа”. Для некоторых традиций становится характерным стремление вырубить лес, “окультурить” деревья в бревна для городского строительства. “Гильгамеш в шумерской поэме… совершает трудный путь к кедровому лесу, рубит кедры и убивает… их хранителя”.(28,2,50)

…Дробят теплые леса на

Растревоженные бревна…

Пуля убийцы венчает Короля

(64,76)

Моррисону свойственна совершенно обратная тенденция. Образ “доброго леса” возникает у него на противопоставлении “неоновой роще гнилых городов”.

Иди.

Среди дикой природы совершай свой путь

(30,85)

Таким образом, подтверждается предположение об отсутствии у Моррисона “закрытой” урбикартины, и, следовательно, имеет смысл говорить о мифологеме города в контексте поэтического Космоса.