Мифриловый крест

Священники повсюду — в каждый пехотный батальон входит взвод боевых монахов, в каждом околотке городовой стражи имеются бойцы особого назначения в фиолетовых рясах, всюду, где одновременно собирается больше двух десятков стражников, обязательно присутствует хотя бы один монах. Все школы здесь церковноприходские, других не бывает, об университетах здесь и не слыхивали, говорят, что при монастырях есть какие-то продвинутые учебные заведения, но чтобы причаститься к высокой науке, надо принять столько обетов, что мало кто отваживается вступить на сей тернистый путь. Единственный вид живописи — иконы, скульптуры и литературы не существует, классическая музыка вроде бы есть, но запрещена к прослушиванию недуховными лицами, дабы не вводить в искушение незрелые души. Обучение грамоте может разрешить только духовный отец, он же благословляет все мало-мальски серьезные дела, начиная от вступления в брак и заканчивая тем, на какой рынок везти продавать картошку. Ежемесячная исповедь обязательна, регулярно проводятся выборочные проверки искренности с использованием специального волшебства, за сокрытие грехов полагается прилюдное покаяние, за неискренность в прилюдном покаянии — пожизненная кабала в монастыре. Оскорбление монаха карается на усмотрение оскорбленного, вплоть до смертной казни, несанкционированное обучение грамоте — ослеплением, чтение священного писания нерукоположенным лицом — пожизненной каторгой без права помилования, то же самое вслух — смертью через сожжение заживо.

Я спросил Сидора, почему при всем этом считается, что державой правит не митрополит, а император, и Сидор ответил, что хула на императорский двор карается отсечением головы. Это я уже слышал.

Несмотря на драконовские законы, люди на улицах не кажутся печальными. Люди как люди, нарядные и оборванные, довольные и печальные, трезвые и пьяные, нормальная городская толпа. Не такая плотная, как в метро в час пик, и не такая нарядная, как в "Сибирском цирюльнике", толпа как толпа. Бабы, похожие на матрешек, закутанные до самых ушей в разноцветные шерстяные платки, громогласно обсуждают, что Матренин муж за одну ночь прокутил недельное жалование, но уже опохмелился и снова работает, и вообще, Матрене с мужем повезло, не то что Настасье… Двое татар, один — пожилой усатый мужик, другой — совсем мальчишка, с натугой волокут по колдобинам тележку с чем-то тяжелым, запакованным в ткань, похожую на брезент. Вот мимо прошел монах, так основательно закутанный в черную рясу, что больше похож на инопланетянина из компьютерной игры, чем на живого человека. Мальчишки в натуральных меховых ушанках, совершенно не гармонирующих с заплатанными штанами из грубой дерюги, играют в снежки прямо посреди улицы, прохожие ругаются, но проходят мимо, не отвлекаясь на расшалившуюся молодежь. Стайка девочек-подростков в песцовых шубках оживленно обсуждает происшедшее на последнем приеме у какого-то советника, сзади чинно следуют два телохранителя, похожие на казаков из исторического фильма, их сабли чиркают концами ножен по мостовой. Кстати, здесь есть брусчатая мостовая, в отличие от пригорода. А вдоль особо богатых домов даже выложены тротуары с бордюром. Улицы густо посыпаны конским навозом, но к этому быстро привыкаешь и уже через пять минут перешагиваешь через смерзшиеся кучки, не испытывая никаких особенных чувств. Интересно, местные дворники принципиально игнорируют эти катышки?

В общем, мир как мир, жизнь как жизнь и не так уж все плохо в этом мире. Здесь нет терроризма, почти нет наркотиков, нет средств массовой информации, а значит, нет и массового психоза. Здесь все спокойно и почти все лица здесь счастливы. Не зря Христос говорил, что блаженны нищие духом… или это был не Христос? Жалко, что нельзя обратиться с этим вопросом к встречному священнику — нерукоположенным не положено интересоваться священным писанием. "Разве бог нуждается в твоей вере?" — вопрошал какой-то местный святой. "Кто ты такой, чтобы верить в бога? Бог верит в тебя, и блаженному этого достаточно". Блаженный, кстати, на местном наречии означает вовсе не "юродивый", а "правильный".

Удар дубинкой по голове прервал мои размышления.

12

Я открыл глаза и обнаружил перед собой грубый деревянный стол из почти неструганных досок, а на другом конце стола — молодого, лет двадцати пяти, монаха с умным доброжелательным лицом. Перед монахом лежали листы бумаги формата А4, приглядевшись, я заметил, что это не просто бумага, а какие-то бланки, изготовленные типографским способом. Поодаль размещалась прикрепленная к столу чернильница, в которой мокло гусиное перо.

Я сидел на грубой деревянной скамье, стены вокруг были сложены из шлакоблока, когда-то оштукатуренного, но штукатурка давно отвалилась. Картину дополняло широкое, но очень низкое окно под самым потолком, забранное массивной чугунной решеткой. Тюрьма.