Мифы и легенды народов мира. Том 6. Северная и Западная Европа

Распространение христианства более всего имело влияния на народные предания. Ревностные проповедники его, увлекаясь новыми идеями, часто не хотели щадить ничего старого, хотели все разом истребить и вырвать с корнем, но вскоре увидели, что нет никакой возможности лишить народ лучшего сокровища — остатков седой старины в старинной песне, причудливой сказке и строгом предании. Впрочем, лучшие и мудрейшие из проповедников никогда не восставали против всего, от чего не терпело самое существо и дух веры или что не примешивало к христианству заблуждений язычества. Христианство возбуждало этим снисхождением и мирными воззрениями уважение к себе в язычниках.

Вероятно, отсюда–то и произошло множество легенд, смысл которых будет вполне понятен, если пересказать содержание только одной из них. Вот, например, что рассказывает одна шведская легенда.

«Два мальчика играли однажды у реки, протекавшей мимо дома их отца. Никс вышел из воды, сел на ее поверхности и стал весело и звонко играть на своей арфе. Один из мальчиков обратился к нему и сказал:

— Что ты так разыгрался? Чему ты радуешься? Ведь ты же не спасешься и не попадешь в царствие небесное.

Никс, услышав это, горько заплакал и, далеко отбросив арфу, скрылся под водой. Дети пошли к отцу своему, священнику, и рассказали ему о случившемся. Отец строго разбранил их и сказал:

— Тотчас же ступайте назад к реке и утешьте никса надеждой на спасение в будущем.

Дети побежали к реке и увидели никса; печально сидел он на берегу и горько жаловался на свою участь. Они сказали ему:

— Никс, не печалься: отец наш говорит, что и тебе можно надеяться на спасение в будущем.

И нике радостно и быстро схватил свою арфу, и сладко заиграл на ней, и играл до самого солнечного заката».

Мог ли народ проще и яснее выразить свое уважение к терпимости в христианстве?

Талиесин Пересказ П. Полевого в редакции А. Филиппова

У одного могущественного бретонского начальника племени Гвиддно, говорит предание, был сын по имени Эльфин, которому ничего никогда не удавалось. Много горевал об этом отец и не знал, чему приписать постоянные неудачи сына. Наконец, посоветовавшись с друзьями своими, он решился отдать на его попечение тони на морском берегу и таким образом в последний раз испытать его счастье.

Посетив свою тоню в первый раз, Эльфин увидел, что в ней не было ни одной, даже мелкой, рыбы, хотя весной ловы в этом месте всегда были очень хороши. Опечаленный новым доказательством своего постоянного несчастья, он собирался уходить с тони, когда вдруг заметил что–то черное на плотине у самого шлюза. Ему показалось, что это был кожаный мех. Один из рыбаков сказал ему:

— Видно, нет тебе ни в чем удачи. Уж на что лучше этой тони, бывало, в ней каждый год первого мая ловилось многое множество всякой рыбы, а нынче всего вон только и вытащил, что кожаный мех.

Подошли они оба к тому, что казалось им издали кожаным мехом, и увидели корзину, плетенную из ивовых прутьев и покрытую кожей. Подняли крышку, и каково же было изумление их: в корзине спал прекрасный младенец. Минуту спустя он открыл глазки, улыбнулся и потянул к ним свои маленькие ручонки.

— О талиесин! — воскликнул рыбак, указывая на ребенка и в изумлении расставляя руки.

— Талиесин! — повторил Эльфин, вынимая ребенка из корзины и прижимая его к своей груди. — Так пусть же и называется он Талиесин!..

Держа младенца на руках, Эльфин сел осторожно на коня и тихонько поехал домой. Он не мог удержаться от слез, глядя на ребенка и раздумывая о своей постоянной неудаче. Вдруг ребенок запел, и песня его скоро утешила Эльфина.

— Полно плакать, Эльфин, — говорил он в ней, — твое отчаяние не поможет. Полно лить слезы! Не всегда ты будешь несчастлив. Бог посылает человеку богатства и со дна морской пучины, и с высоких горных вершин, и из волн речных. Хотя я слаб и мал, а придет время, когда я буду тебе полезнее множества рыбы. Не сокрушайся. Во мне, по–видимому, нет вовсе силы, но зато уста мои чудесно одарены свыше. Пока я буду с тобой, тебе нечего опасаться.

Эльфин приехал домой веселый.

— Ну, что же ты поймал? — спросил его отец.

— То, что гораздо лучше рыбы, — отвечал сын.

— Да что же такое?

— Я поймал барда, — сказал Эльфин.

— Барда? Да на что он может тебе пригодиться? — печально возразил отец.

Тут Талиесин сам вступился за себя.

— Бард будет ему полезнее, — сказал он, — чем тебе твоя тоня.

— Как! Ты уже умеешь говорить, малютка! — воскликнул изумленный Гвиддно.

— Да, я могу отвечать прежде, чем ты меня спросишь, — сказал Талиесин и запел: — Мне известно все: и прошедшее и будущее.

Эльфин отдал Талиесина своей жене, и с этого дня в течение целых двенадцати лет счастье не оставляло его дома.

В год, когда Талиесину минуло тринадцать лет, Мэлтон, король гвинедский, пригласил к себе Эльфина на праздник. Случилось это на самую Пасху, и потому торжество у короля было великое: столы ломились под тяжестью яств. Когда все гости порядочно подгуляли, отовсюду послышались самые преувеличенные похвалы хозяину.