Сталин отказался от идей разрушения и идей разрыва с культурной традицией. Ведь совершенно очевидно, что на идеологии разрушения строить что бы то ни было невозможно. А если строить социализм в одной отдельно взятой стране, то это все же уже созидание.
В результате вместо восторженных рассказов о том, как «офицерье» жгли в топках паровозов, появилась каноническая, дожившая до наших дней история про сожженного в топке Лазо. Вместо таких же восторгов по поводу насаженных на штыки «контриков» стало рассказываться о том, как «они» убивали, пытали, пороли, насиловали «нас».
Раньше «мы» были агрессорами и хотели совершать жестокости. Теперь «мы» стали жертвами жестокости «их», и если были жестокими, то только ответно.
Для многих революционеров это означало конец самой революции. Не стало того самого разрушения, которое вызывало у Мандельштам и Гинзбург такие приступы восторга и веселья.
Но что думали об этом не организаторы, а свидетели Гражданской войны и их потомки?! То есть 99 % населения СССР? Ни один психически вменяемый человек, независимо от политических убеждений, не может обрадоваться появлению в его городе памятников Иуде, Каину, Разину и прочей погани. Что его дети не могут прочитать народных сказок и украсить елку, а вместо этого им предлагаются «октябрины», киношные повествования о «красных дьяволятах», пафос всеобщего разрушения и частушки вроде этой:
Или такой перл агитпропа:
Абсолютное большинство людей не хотело иметь ничего общего с революционным маразмом и охотно поддерживало любые созидательные идеи. Будь то строительство новых городов и освоение страны, будь то преемственность культуры, будь то положительные примеры, а не страшные рожи Иуды и Разина.
Люди готовы защищаться от нападающих на них чудовищ, но совсем не хотят сами становится чудовищами.
В первые двадцать лет советской власти так же, как с «религиозным дурманом», боролись и с «русопятством» и «русским шовинизмом», с «черносотенными настроениями». А под этими плохими настроениями имелось в виду вообще хорошее отношение к любым событиям русской истории. В том числе к войне 1812 года или к организации университетов Александром I. Ведь по мнению коммунистов, ничего вообще хорошего за сотни лет русской истории не было и быть не могло.
Полагалось считать, что в огне Гражданской войны Россия погибла, убита коммунистами, и следует радоваться по этому поводу. Маяковский, например, ликовал, что красноармеец застрелил Россию, жирную торговку, — образ такой у него для России.
Для коммунистов и 1812 год был исключительно «спасением помещичьей «Расеи» руками обманутых крестьян»[113]
.И завоевание мусульманских областей описывалось так: «Погубил на стенах крепости несколько сот русских мужиков, одетых в солдатские шинели»[114]
.Луначарский не где-нибудь, а в одном из своих циркуляров писал с предельной обнаженностью: «Нужно бороться с этой привычкой предпочитать русское слово, русское лицо, русскую мысль…» Как говорится, коротко и ясно.
Запрещены, изымались из библиотек и «Былины», и русские летописи. Люди Луначарского шерстили библиотеки, извлекая из них… русские народные сказки. То есть, с точки зрения классовой борьбы ничего вредного невозможно найти в «Коте-котке, сером лобке» или в «Крошечке-Хаврошечке». Но тут действовала иная логика — логика истребления исторической памяти, максимальной денационализации русских. Чтобы не было самого русского слова, русского лица — тогда и предпочитать будет нечего.
Даже само слово «Русь» считалось эдаким… контрреволюционным. И вообще слишком много внимания к русской истории, русскому языку, русской культуре, вообще ко всему русскому стало чем-то очень, очень подозрительным.
Что же признавалось в русской истории? Только одно «освободительное движение». Степан Разин, Кондрат Булавин, Емельян Пугачев и другие разбойники должны были стать героями для россиян. А Суворов, Кутузов, Нахимов, соответственно, должны были предстать «реакционными защитниками старого режима».
В народной культуре изыскивалось, а то и придумывалось все, что могло доказать главную идефикс большевиков: что народ всю русскую историю только и делал, что ненавидел «угнетателей» и восставал против «проклятого царизма».