Мифы и правда о восстании декабристов

Раевский, никого не выдавший, просидел под следствием до 1827 года, когда окончательно прояснились его связи с декабристами. Затем его сослали в Сибирь, где он и оставался до смерти в 1872 году (с 1856 года — сугубо добровольно).

Пострадавшим по этому делу можно считать его дивизионного командира — генерал-майора М.Ф. Орлова — одного из основоположников тайных обществ (№ 6 в списке Грибовского), еще одного зятя генерала Н.Н. Раевского. Ранее, одновременно с Киселевым, Орлов был флигель-адъютантом императора.

Независимо от того, что после Московского съезда Орлов покинул ряды заговорщиков, он был и оставался противником жестокого обращения с солдатами и инициатором повышения грамотности — в стиле Греча и Каразина; под его крылышком В.Ф. Раевский и пытался развернуть крамольные беседы. Арест последнего привлек пристальное внимание к 16-й пехотной дивизии. После царского смотра 2-й армии в октябре 1823 года Орлова, тоже нередко позволявшего публичные вольнолюбивые выходки, уволили в отставку; он поселился в Москве.

Арест Раевского сопровождался деталью, тогда оставшейся неизвестной, а много позже пересказанной все тем же И.Д. Якушкиным: среди бумаг арестованного оказался написанный рукой Раевского полный список всех членов Тульчинской управы — главного детища Пестеля! Каково же было удивление Бурцова, уже, напомним, отошедшего от заговора, когда тот обнаружил этот автограф среди бумаг, отданных ему Киселевым для служебного исполнения! Бурцов тут же сжег злополучную улику, а заговор благополучно просуществовал еще почти четыре года.

Этот эпизод можно было бы счесть небрежностью и невероятным стечением обстоятельств, если бы не молчание Киселева по поводу пропажи документа. Ниже мы поведаем о событиях, когда Киселев совершенно очевидно еще раз спас заговорщиков, сумевших не оценить и почти проигнорировать его усилия. Аналогичные действия Милорадовича также будут рассказаны и разобраны.

И Милорадович, и Киселев постарались не только приложить собственные руки к самому пульсу заговора, но и укрыли его от посторонних глаз шапкой-невидимкой размером с огромный шатер. М.Ф. Орлова и В.Ф. Раевского, явно зарвавшихся, спасти было невозможно; последний так и сидел почти пять лет, пока за него не взялись всерьез, уже получив массу показаний от его прежних товарищей. Но при всех других угрозах заговору, которую названные начальники имели возможность ликвидировать, они неизменно делали это.

В конце лета 1821 года великие князья Николай (с женой) и Михаил, возвращаясь из-за границы (Михаил лечился летом в Карлсбаде и Мариенбаде от последствий тяжелой болезни, которую перенес еще в 1819 году), встретились в Варшаве у брата Константина и провели вместе около недели.

Впервые после женитьбы последнего в мае предшествующего года произошла его встреча с Николаем. Николай отметил необычайную почтительность старшего брата, граничащую с прямой издевкой — вполне характерной для его манеры поведения. Михаил же позже показывал, что в это время Константин сообщил ему свое намерение не царствовать в случае смерти Александра. На самом деле, ничего еще не было решено.

Очень может быть, что принятие закона от 20 марта 1820 года Константин счел нарушением тех договоренностей его с Александром, суть которых, на самом деле, до публики не дошла. Вполне возможно, что поскольку нарушителем конвенции стал Александр, то и Константин счел свое устное обещание дезавуированным, и укрепился в намерении сохранить право на престолонаследие за собой. Во всяком случае, любые прежние устные взаимные обязательства Александра и Константина, сделанные наедине (ведь никто никогда не показывал, что был свидетелем этого!) никак нельзя рассматривать как юридически оформленные. Тем более не было никакого веса в подобных соглашениях после смерти кого-либо из них.

Поэтому, если Александра действительно не устраивало оставление Константина в роли его наследника, то приходилось снова возвращаться к прежним дискуссиям.

Летом 1821 года Александр I имел возможность основательно продумать меры, скоропалительно провозглашенные им самим в мае того года. Результаты воспоследовали в сентябре.

Прежде всего, не получил ожидаемого повышения по службе Ермолов. В начале сентября он был направлен назад на Кавказ. Возможно, он действительно что-то не так сказал царю в Лайбахе, а может быть до последнего дошли реплики, прозвучавшие при встрече Ермолова с Фонвизиным. Не исключены и другие поводы для недоверия — уж больно вызывающе держался Ермолов и бывал дерзок на язык! Еще в юности при Павле I это довело его до тюрьмы и ссылки. Так или иначе, но до начала царствования Николая I одна из сильнейших фигур была задвинута в самый угол политической шахматной доски, а затем и вовсе изгнана с поля!

Тщетно надеялся на хорошее назначение и Николай Павлович, доехавший до столицы 10 сентября 1821; его обязали вернуться к командованию бригадой.