Мифы классической древности

Войдя в горницу, стала она у изголовья спящей царицы и сказала: «Пробудись, дитя мое, твои очи увидят наконец того, кого ты так долго ждала. Твой Одиссей возвратился и убил всех твоих женихов». — «Друг Эвриклея, — отвечала Пенелопа, проснувшись, — знать, боги помутили твой ум! Иначе не стала бы ты смеяться над моей печалью, тревожить меня ложной вестью и не прервала бы ты моего сладкого сна! Ни разу еще не спала я так сладко с тех самых пор, как супруг мой отправился мне на горе в троянскую землю. Ступай же вниз, оставь меня. Потревожь меня другая служанка, не ты, — неласково бы отпустила я ее, но тебя защищает старость». — «Нет, дитя мое, я пришла не смеяться над тобою, — возразила старушка, — Одиссей здесь. Тот чужеземец, над кем так все ругались, — супруг твой. Телемах знал это, но благоразумно скрывал тайну отца, пока тот не отомстил врагам». Радостно поднялась царица со своего ложа и, проливая потоки слез, обняла старушку, говоря: «Скажи же мне, дорогая моя, чистую правду. Положим, он возвратился, но как же он сладил один с целой толпой женихов?» — «Избиения я не видала, — отвечала старушка, — а слышала только стоны. Мы, служанки, были заперты на ключ в нашей горнице и сидели там, забившись в угол от страха, пока Телемах нас не позвал. Тогда только увидела я Одиссея, стоящего между грудами убитых, и радостно было мне смотреть на него. А теперь он окуривает дом серой и послал меня за тобою». — «Друг Эвриклея, — сказала Пенелопа, — подождем еще ликовать и радоваться. Быть может, женихов поразил кто-нибудь из бессмертных в гневе на них, злодеев, за то, что они не ведали правды и не хотели уважать никого — будь он знатного или низкого рода. Но Одиссея мне — увы! — не видать, погиб он далеко от родины милой!» — «Странное слово ты молвила, дитя мое, — отвечала старушка, — Я своими глазами вчера вечером видела рубец на колене чужеземца и тотчас же по этому рубцу признала в нем твоего супруга, и хотела идти к тебе поведать об этом, но он зажал мне рот рукою и принудил меня к молчанию. Но следуй за мной и казни меня смертью, если я неправду сказала». — «Трудно, друг Эвриклея, проникнуть в сокровенные мысли богов, как ни мудра ты, — сказала Пенелопа. — Но пойдем к сыну: посмотрю на убитых женихов и на того, кто их убил».

Сказав это, Пенелопа пошла вниз по ступеням, волнуясь и испытывая то страх, то надежду. Вступив в горницу, не говоря ни слова, села она у стены, освещенной огнем очага. Одиссей же сидел напротив нее у высокой колонны и, потупя очи, ожидал, что скажет ему супруга. Пенелопа хранила молчание, ибо сердце ее было полно тревоги. То казалось ей, что чужеземец похож на Одиссея, то сомневалась, видя на нем такое жалкое рубище. Наконец Телемах подошел к матери и сказал: «Жестокая! Ты сердцем бесчувственней камня! Зачем ты сидишь в отдалении, не хочешь подойти к супругу; не молвишь ему слова, не расспросишь его ни о чем? Во всем свете не найдется жены, которая встретила бы так неприветливо супруга своего после двадцатилетней разлуки. Да, каменное у тебя сердце!» — «Милый сын мой, — сказала ему в ответ Пенелопа, — от волнения не могу сказать слова, никакой вопрос на ум мне не приходит, не смею даже прямо в очи посмотреть. Если он подлинно Одиссей, то я имею надежное средство узнать его, ибо есть вещи, известные только мне и моему супругу, — о них-то я спрошу его». Одиссей улыбнулся и сказал Телемаху: «Сын мой, оставь мать, пусть она испытает меня: скоро убедится в истине. Я в изодранном рубище, и ей трудно признать меня в этой одежде. Но нам надо подумать, что теперь делать. Если человек совершит одно только убийство, то и тогда бежит от мести родственников убитого; мы же погубили многих благороднейших юношей Итаки. Я думаю так: идите, прежде всего омойтесь, облекитесь в богатые одежды, скажите и рабыням, чтобы украсили свой наряд; потом позовем певца и заставим его играть на лире и петь, чтобы проходящие мимо дома думали, что здесь празднуется брачный пир и чтобы слух о смерти женихов не успел распространиться, пока мы не удалимся из города. Там на свободе мы обдумаем, как поступить».