Мифы Ктулху

– Да будет так, малыш; тот, кто в этом каменном граде стремится к красоте, должен искать ее в горах и за ними, и я не оставлю тебя вздыхать возле ленивой Зуро. Только не надо думать, что восторг и понимание обитают за Картианскими холмами или в любом краю, отстоящем отсюда на день, год или целых пять лет пути. Знай, что когда мне было примерно столько лет, сколько тебе сейчас, я обитал в долине Нартоса возле холодной Ксари, где никто не хотел внимать моим грезам; и сказал себе тогда, что, когда буду постарше, переберусь в Синару на южном склоне, чтобы петь улыбающимся погонщикам верблюдов на базаре. Но, оказавшись в Синаре, я понял, что все погонщики дромадеров просто пьяные сквернословы, и песни их не похожи на мои, и потому спустился в город ониксовых стен Джарен. Но солдаты в Джарене осмеяли меня и выгнали вон, после чего я скитался по городам. Я видел Стефелос, что лежит у подножия великого водопада, я взирал на болото, раскинувшееся на месте Сарната. Я побывал в Траа, Иларнеке и Кадафероне на извилистой реке Ай, и подолгу жил в Олатое, что находится в земле Ломарской. Однако хотя у меня иногда находились слушатели, их всегда было немного, и я знаю, что добрый прием ждет меня только в Айре, городе из мрамора и берилла, где прежде правил как король мой отец. Посему Айру будем искать мы, хотя и неплохо посетить далекий и благословенный звоном лютни Оонай, что лежит за Картианскими горами и на самом деле действительно может оказаться Айрой, хотя я сомневаюсь в этом. Красота Айры выше любого воображения, и никто не может рассказывать об этом городе без восторга, в то время как об Оонае погонщики бактрианов рассказывают с насмешкой.

Так на закате Иранон и маленький Ромнод вышли вон из Телота и долго скитались по зеленым холмам и прохладным лесам. Тяжелым и непрямым был путь, и так и не приблизились они к Оонаю, городу лютней и танцев; однако в сумерках, когда высыпали звезды, пел Иранон об Айре и красотах его и внимал ему Ромнод, так что были в известной мере счастливы оба. Ели они в обилии плоды и красную клюкву и не замечали течения лет, шедших мимо один за одним. Маленький Ромнод стал уже вовсе не мал, и голос его сделался басовитым, а не пронзительным, только Иранон оставался прежним и украшал свои золотые власы лианами и благоуханными смолами, найденными в лесах. Так случилось, что Ромнод начал казаться старше, чем Иранон, пусть и был он весьма невелик, когда Иранон нашел его наблюдающим за расцветающими зелеными ветвями в Телоте возле ленивой, закованной в камень Зуро.

И вот однажды, в полнолуние, ночью путники вышли на горный гребень и узрели внизу под собой мириады огней Ооная. Селяне подтвердили, что город сей недалек, и Иранон понял, что это не родной его Айра. Ибо огни Ооная были не такими, как в Айре – резкими и слепящими казались они, в то время как огни Айры светили столь же мягким и волшебным огнем, как тот лунный свет, что ложился на пол от окошка, возле которого матерь Иранона убаюкивала его песней. И все же Оонай был городом лютней и плясок, и посему Иранон и Ромнод отправились вниз по крутому склону, чтобы найти людей, которым приносят удовольствие песни и грезы. A войдя в город, они увидели увенчанных венками гуляк, бродивших из дома в дом, высовывавшихся из окон, и глядевших с балконов, и внимавших песням Иранона, и бросавших ему цветы, и аплодировавших после каждой песни. Тут на мгновение поверил Иранон, что нашел тех людей, которые думают и чувствуют так, как и он сам, хотя город их и на сотую долю не был так же прекрасен, как Айра.

А когда пришла заря, Иранон с разочарованием огляделся по сторонам, ибо купола Ооная не золотились под солнцем, но казались серыми и зловещими. И люди Ооная были бледны от пьянства, и тупы от выпитого вина, и ничуть не похожи на светлых людей Айры. Однако люди эти бросали ему цветы и восхищались его песнями, и потому Иранон остался в городе, а с ним и Ромнод, которому так понравился местный разгул, что он украсил свои темные волосы розами и миртом.

Часто по ночам пел Иранон гулякам, однако всегда, как и прежде, оставался он увенчанным только горной лозой, памятуя о мраморных улицах Айры и прозрачной как слеза Нитре. В расписанных фресками залах монарха пел он на приподнятом над зеркальным полом хрустальном подножии, и песни его рождали картины в сердцах слушателей, так что начинало казаться, будто пол отражает старинные, прекрасные и полузабытые вещи, а не побагровевших от выпитого вина гуляк, осыпавших его розами. И король уговорил его снять оборванный пурпур, и облачил его в атлас и золотую парчу, пожаловав кольца из зеленого нефрита и браслеты из раскрашенной слоновой кости, и поселил его в раззолоченной и украшенной гобеленами палате с ложем из теплого резного дерева, пологами и покрывалами из расшитого цветами шелка. Так жил Иранон в Оонае, городе лютней и плясок.