Мифы Ктулху. Хаггопиана и другие рассказы

Однако в описании всех этих событий были огромные пробелы – целые страницы оказались вырваны или густо замазаны, как будто писавший посчитал, что текст слишком многое открывает, и еще встречались беспорядочные, бессвязные упоминания о каких-то таинственных смертях в районе захоронения. Если бы я не знал этого исследователя как фанатичного собирателя (его потрясающая коллекция отличалась невероятным разнообразием) и не понимал, что он рабски трудился, одержимый поисками второй усыпальницы Нитокрис, и ради этого вел раскопки в жутких, странных местах, я счел бы, что он не в своем уме, судя по последним страницам дневника. Но, даже зная о нем все это, я отчасти воспринимал его как безумца.

Очевидно, он нашел место последнего упокоения Нитокрис – рассыпанные по дневнику намеки на это были слишком прозрачны, – но, похоже, там не оказалось ничего особо ценного. Абу Бен Рейс давным-давно выгреб все, кроме пресловутого зеркала, и именно после того, как Браун-Фарли забрал его из населенной призраками гробницы, у него начались первые реальные неприятности. Хотя он о многом умалчивал или выражался крайне туманно, складывалось впечатление, что у него развилась болезненная одержимость зеркалом, и поэтому к ночи он постоянно его занавешивал.

Прежде чем продолжить чтение, мне захотелось снять с полки «Заметки о Некрономиконе» Фири. В глубине сознания что-то беспокоило меня, какое-то воспоминание, что-то, что я должен был знать, что-то, о чем писал Альхазред. Доставая с полки книгу, я оказался лицом к лицу с зеркалом. Свет в кабинете был яркий, ночь довольно теплая, с той гнетущей тяжестью в воздухе, которая обычно возникает перед сильной грозой, и все же я вздрогнул, увидев отражение своего лица в зеркале. На мгновение показалось, что оно злобно смотрит на меня.

Я подавил вспыхнувшее чувство страха и начал искать в книге раздел, посвященный зеркалу. Где-то в ночи часы отбили одиннадцать, и далекая молния осветила небо на западе. Час до полуночи.

Однако мой кабинет у кого угодно способен вызвать весьма странные ощущения. Взять хотя бы жуткие книги на полках с древними корешками из кожи и слоновой кости, тускло отсвечивающими в свете лампы; и эта штука, которую я использую в качестве папье-маше и которой нет аналога ни в одной нормальной, упорядоченной вселенной; а теперь еще зеркало и дневник. У меня возникло ощущение тревоги, которого я никогда не испытывал прежде. И это шокировало – осознавать, что я… обеспокоен.

Я просматривал зачастую фантастическую реконструкцию Фири «Некрономикона» в поисках нужного отрывка. Существовала вероятность, что Фири совсем не изменил эту часть, за исключением, возможно, модернизации «безумной» фразеологии древнего арабского мира. Вот оно. Определенно, отрывок читался как подлинный Альхазред. И там обнаружился повторный намек на происходящее в полночь:

«…поверхность зеркала спокойна, как Хрустальное Озеро Ит-Шеша, как Озеро Хали, когда ни один Пловец не вспенивает его воду, и Врата заперты в любое время дня; тем не менее, в Час Колдовства[34] Тот, Кто Знает – даже Тот, Кто Догадывается – может видеть в нем все тени и призраки ночи и ада, имеющие сходство с теми, кто смотрел в него прежде. И сколько бы зеркало ни пролежало забытым, его могущество не умирает, и об этом не следует забывать.

Не смертен тот, кто может бесконечно спать;
Сама смерть в вечности способна умирать…»

Я надолго задумался над этим странным отрывком, и еще более странно выглядело завершающее его двустишие. Минута убегала за минутой в торжественной тишине, что со мной случалось нечасто.

Из задумчивости меня вывел далекий перезвон часов, отбивающих полчаса. Я продолжил чтение дневника Браун-Фарли, намеренно отворачиваясь от зеркала, и, откинувшись в кресле, задумчиво скользил взглядом по страницам. Впрочем, прочесть осталось всего одну-две страницы, и вот отрывок, как он мне более-менее запомнился: