Мифы нового времени

Однажды, я получила необыкновенный заказ для храма самой Афины. Мне предстояло одеть мраморную статую богини. Жрец храма специально приехал в Лидию, чтобы посмотреть на "чудесного ребенка", как меня тогда называли, и лично проследить за работой. Это был пожилой человек, почти совершенно лысый и болтливый. От него мы узнали обо всех слухах, которые бродили среди народа. Многие утверждали, что мои ткани исторгают прекрасную тихую музыку, а мой талант является даром не Афины, а Аполлона. Кое-кто даже утверждал, что я полубогиня – дочь самой Афины от смертного человека, моего отца. Но эту глупость моя мать опровергла сразу же, призывая в свидетели саму Илифию. Она прекрасно знала, чьей дочерью я являюсь. Слушая все эти сплетни, я ни на минуту не останавливалась, создавая пеплос для статуи Афины. И когда он был готов, я поняла, что это лучшее из того, что до сих пор было выткано моей рукой. Я изобразила по полотну сценки из жизни богини, а край украсила традиционным рисунком, отдавая дань уважения умению моей матери. Тончайшее полотно сверкало золотом и пурпуром, достойное украсить плечи не только статуи, но и самой Афины.

Всей семьей в сопровождении жреца, мы отправились в храм. Это было долгое путешествие, переполненное впечатлениями, от которого у меня осталось лишь ощущения пестроты и шума. Хотя один момент я помню совершенно ясно даже и теперь. Мы вернулись в храм, чтобы перед отъездом в последний раз полюбоваться статуей Афины, укутанной в мою ткань. Статуя была изваяна из белого мрамора, а ее лицо – раскрашено. Особенно поражали глаза, художник хорошо потрудился, пытаясь придать им живой блеск. И теперь богиня смотрела на всех пронзительным взглядом светло-карих глаз которые, казалось, следовали за тобой, в какой части храма ты бы не находился. Я смотрела на нее и переполнялась чувством гордости, впервые в жизни осознавая, что и вправду являюсь непревзойденной мастерицей. И тогда мне вдруг показалось, что статуя шевельнулась. Она качнула головой и уставилась на меня с непередаваемым выражением неприязни и недовольства. Она нахмурилась, и вертикальная складка прорезала гладкий мраморный лоб. Я была склонна отнести это к играм чересчур развитого воображения, хотя почувствовала легкую обиду.

– Ну и пусть, – пробормотала я. – Пусть я тебе не нравлюсь, но стоишь ты здесь на всеобщее обозрение в моих одеждах.

Богиня вновь зашевелилась, с трудом задвигались руки. Статуя повела плечами и драгоценный пеплос скатился с нее к подножию. Я увидела, что мраморная нога в сандалии приподнялась и опустилась на край ткани.

– Плохо закрепили, – пробормотал жрец. – Никогда не сделают как надо. Эй, вы! – закричал он громко. – Поправьте, что там у вас?

Двое рабов подбежали к статуе. Один подхватил ткань и потянул:

– Она застряла! Не могу вытащить.

Край одежды был придавлен мраморной пятой, но, как видно, никто кроме меня не понял, что же произошло на самом деле. Раб дернул сильнее, раздался треск, и драгоценная ткань разорвалась пополам.

– Плохая примета, – пробормотал отец.

А мать лишь всхлипнула, низко наклонив голову.

Печальным было наше возвращение домой. Богиня отказалась принять мой дар. К тому же, матушка в пути занемогла и на второй день испустила дух. Лихорадка унесла ее прежде, чем мы отряхнули дорожную пыль у порога своего дома.

Выждав положенное количество дней, я вновь принялась за работу. Мой дар не иссяк, и ткани получались одна прекраснее другой. Но теперь я не старалась угодить богам, а изображала их такими же, как и людей. Со всеми страстями и недостатками. Изображенные мною боги предавали, завидовали, ненавидели. Они обжирались на своем Олимпе мясом и фруктами, до полусмерти упивались вином и лежали потом подобно свиньям в собственной блевотине. Афину же я вообще вычеркнула из своей жизни, не пела больше ей гимнов и не ткала ее изображений. В своей работе я поднималась над всеми этими бессмертными и мстила, являя людям истинное лицо их богов. Выплакав все слезы, я не могла забыть завистливое и жестокое лицо Афины. Напрасно увещевала меня Уарда, умоляя выпросить прощение за свою гордыню и строптивость. Я оставалась глуха ко всем доводам рабыни, отмахиваясь от нее, как от назойливой мухи. Я отправляла ее к другим богам, богам родного Египта, и просила не вмешиваться. Она бормотала какие-то длинные фразы на не понятном мне языке, но как видно, ее боги были такими же, как и наши глухими и беспощадными.