Мифы о 1945 годе

Гитлер и пришёл к этому пониманию в 1939 году, но в 1941 году сорвался, итогом чего стал костёр 1945 года, на котором сгорели и Рейх фюрера, и сам фюрер.

20 мая 1945 года начальник личной охраны Гитлера, 48-летний группенфюрер СС Ганс Раттенхубер показывал на допросе в Москве:

«Я вспоминаю… разговор с Гитлером во время пребывания в Виннице осенью 1942 года.

Гитлер, взбешенный неудачами наших войск… заявил в моём присутствии генералу Шмуцдту, адъютанту от главного командования вооружённых сил, что германские войска… остановлены потому, что Красная Армия сражается с непревзойдённым ожесточением и упорством…

Мы не учли, продолжал Гитлер, что народы Советской России и Красная Армия безгранично доверяют Сталину. После некоторой паузы он назвал маршала Сталина — гигантом…»

Это не было попыткой побеждённого подольститься к победителям — тон и суть показаний Раттенхубера такое предположение исключают.

В другом месте его показаний можно прочесть:

«Я всю жизнь буду помнить один из вечеров конца апреля 1945 года, когда Гитлер, придя с очередного совещания, разбитый, сидел за свои столом, сосредоточенно разглядывая карту Берлина с нанесённой на ней оперативной обстановкой.

Я зашёл к нему доложить о неотложных мерах по охране ставки…

Встав из-за стола, Гитлер посмотрел на меня и сказал:« Красная Армия в Берлине… Сделать это мог только Сталин».

Задумавшись, Гитлер вернулся к столу. Я тихо вышел из комнаты».

Будучи сам до мозга костей проникнут осознанием себя как гениальной личности (в чём не так уж был и не прав), Гитлер рассматривал приход русских в Берлин прежде всего как результат усилий другой, несомненно гениальной, личности — Сталина.

Теперь, в конце апреля 1945 года, всё могучее в России ассоциировалось для Гитлера с ним — Верховным Главнокомандующим Красной Армии.

Гитлер так и не понял, пожалуй, что сила Сталина была в полном идейном, духовном и деловом единении его с наиболее развитой и творческой частью трудящегося большинства в России, да и в мире. Что Сталин всегда жил и действовал во имя развития этого трудящегосябольшинства.

В полной мере Гитлер этого до конца, как я догадываюсь, не осознал. Но многое он под конец в отношении России и её первого большевика Сталина понял.

И это уже не догадки, а точно, как видим, доказуемый исторический факт!

Потому Гитлер и проклинал, уходя из жизни, не большевиков, пришедших в Берлин и вынуждающих тем самым уйти из жизни его, а тех, кто изначальновёл войну и в Европу, и в Берлин.

А запоздалое предсмертное прозрение фюрера можно отнести к самым впечатляющим историческим урокам 1945 года.

Я отдаю себе отчёт в том, что всё выше сказанное скорее всего окажется более чем неожиданным практически для любого читателя этой книги. Я и сам в своё время, впервые познакомившись с документами, которые здесь цитировал, был ошарашен.

Но факты — упрямая вещь.

К тому же есть основания думать, что весной 1945 года коренные переоценки своих взглядов производил не только фюрер немцев, но и сами немцы. Не все, конечно, а прежде всего те из них, кто привык уважать факты, умел анализировать их и в итоге делать из анализа верные выводы.

В этом отношении очень интересна, на мой взгляд, некая перекличка настроений, которая усматривается при сравнении предсмертных воззрений Гитлера относительно значения России для Германии и послевоенной позиции пятидесятилетнего профессора Лейпцигского университета Роберта Георга Дёппеля (Допеля).

12 июля 1945 года Дёппель, бывший участник германского уранового проекта, участвовавший затем и в советских атомных работах, написал профессору Капице обширное письмо, где для нашей темы интересна не специфически «атомная» часть, а некие общие рассуждения Дёппеля.