Мифы о русской эмиграции. Литература русского зарубежья

В старой Европе Ильинский, как у себя дома, и ее красота и очарование для него родные. Он возвращается к ней в своем «Старом городе», у ворот которого

Рыжий парень тебя, не мешкая,
Алебардой припрет к стене.

Но Ильинскаго в сказочный город все же пропустят. Он там – полноправный гражданин.

Нам интереснее, однако, проникнуть в его внутренний мир: и здесь поражающим звонким аккордом, блеском солнечных лучей нас встречает его жизнерадостность, его чувство красоты и увлекательности всего, что нам Бог дал на земле, и отчего современные поэты нас постепенно приучают, не смотря, отворачиваться с брезгливой гримасой. Ильинский умеет глядеть иными глазами:

Ты в комнате душной бросишь науки,
Ты бросишь тетради в ящик стола,
Ты свежие ландыши в связке купишь,
Случайно, на площади, у угла.

Мороженым будешь сыт за бесценок,

В душисто-сосновый ларек зайдя,
Под вечер тебя захлестнет непременно
Веселыми порциями дождя.

Это свежее и яркое восприятие жизни, словно впервые открывающейся всякий день, может быть еще лучше выражено, впрочем, в другом стихотворении под, как нельзя более подходящим, названием «Молодость»:

Нынче день-то какой хороший!
Бродит ветер, листья клубя.
Сотни девушек из окошек
Улыбаются для тебя.

Да не дашь ты своей свободы —

Как судьба твоя ни сложись,
Для тебя на многие годы
Лучшей девушкой будет жизнь.

То же самое опьянение прелестью нашей «жестокой планеты», которую так любил Гумилев, Ильинский несет с собою во всех своих странствованиях, как исторических, так и географических. И если мы упомянули тут Гумилева, то не зря: его ближе всего напоминают стихи Ильинскаго о Голландии, о которых мы хотим сейчас сказать несколько слов, о Голландии, где он, между прочим, увидел своим зрением, побеждающим века и тысячи верст, как в Саардаме:

Плотник из гавани. Петр Михайлов,
Жирную селедку жует с хвоста…

Разве не чистый Гумилев – такая вот картинка Амстердама:

Чайки кричат – горластые птицы.
«Чайна» – китайский ресторан.
Чаю хотите, мингер, напиться?
Чашка на гульден и полтора.

Сколько их здесь – желтолицых, черных,

Индонезийцев и других…
Все здесь торгует рыбой печеной,
Жулит, смеется и говорит.

Но уже, пожалуй, не от Гумилева, а целиком от Ильинского, чудная, интимно-лирическая концовка:

Весело всем… А может быть только
Мне и тебе?

Она вводит нас в тему любви, которая у Ильинского сразу и едина, и многолика. Возьмем два образца. Стихотворение «Капитуляция» в своей томительной пластичности, в своем ритме, передавшем жару и аромат лета, вызывает в памяти многое Алексея Толстого («Где гнутся над омутом лозы…», «В жаркий полдень едет бором, дедушка Илья…», «То было раннею весной…»), Батюшкова («Дебри ты, Зафна, собой озарила») и целый ряд стихов Парни[206]. Только, в сущности, легкомысленная игривость последнего здесь заменена недоговоренной, но глубокой страстью.

Здесь ягодки, и мы устали.
Тянуло с солнца в холодок.
И бабочка между кустами,
Вспорхнув, присела на ладонь.

И солнцепек, и ежевика.

Ладонь и бабочка близка…
И сильно голова кружится
От наклоненного виска.

Сейчас на карту все поставлено,

Сейчас игра ва-банк и вызов…
Что ж я, вы думаете, каменный,
Чтоб выносить такую близость?

А вот другой, трагический, аспект любви – стихотворение «Ю. Н.»:

И сначала вполне осознать не мог,
Шел, спускаясь на дождь по лестнице.
Почву мне выбили из-под ног,
Надо было сдержать равновесие.

Оно все выражает самый край отчаяния, о котором можно говорить, не нарушая предела эстетики. Сплошной стон боли, кончающийся беззащитными словами, обращенными к нашему последнему прибежищу:

Господи, как-нибудь устрой,
Поддержи меня, Господи.