Мифы, предания и сказки фиджийцев

Влияние миссионеров на фиджийцев было отнюдь не однозначным. В нем было много хорошего — начать с того, что миссионерам островитяне обязаны знанием заповеди "не убий": с появлением миссий культура на островах вышла на новый свой виток, когда добро перестало осознаваться исключительно как благо и выгода для себя. Миссионеры приносили фиджийцам и практическую, если угодно, пользу, постоянно стараясь облегчить их повседневный труд. Но были у этого влияния и отрицательные стороны: многие миссионеры ничуть не отличались от прочих европейцев в пренебрежении к традициям и представлениям фиджийцев. Кстати, немногочисленность зафиксированных ими фиджийских сказок, мифов, преданий тоже следствие подобного отношения. Фольклорных текстов, записанных в это время по-фиджийски, практически нет: миссионеры учили автохтонные языки лишь для того, чтобы переводить Священное писание и произносить проповеди, но отнюдь не затем, чтобы записывать "варварский лепет" (Т. Калверт) и "первобытные суеверия" (Т. Уильяме). К тому времени, когда необходимость подобных записей была осознана — а это случилось существенно позже, чем, например, в Полинезии, — многое оказалось утраченным и забытым.

Мысль о том, что далеко не все европейское — благо, посещала умы уже в прошлом веке. В конце 50-х его годов на Фиджи сталкиваются два европейца, полковник У. Дж. Смайз, представитель Великобритании на Фиджи (книга, написанная его женой, наблюдательной и сентиментальной Сарой Смайз [87], послужила одним из источников этого сборника), и уже известный нам выдающийся ботаник Б. Земан. Первый считал, что миссионеры приносят фиджийцам по преимуществу вред, второй был всецело за европеизацию фиджийской культуры. Земан оказался если не прав, то прозорлив: аккультурация фиджийцев зашла в нашем веке очень далеко. Этому, впрочем, способствовал и сам ход фиджийской истории.

* * *

Жизнь, в которую вводит нас фиджийский фольклор, — во многом в прошлом, и не только потому, что действие мифов происходит в эпические времена, а действие легенд — во времена героев, но и потому еще, что окружение, составлявшее естественный фон почти любого рассказа, очень изменилось. На картах XX в. нет многих географических названий, реальных и ничем не достопримечательных для рассказчиков предыдущего века, изменилась жизнь в фиджийских поселках — утварь, одежда, бесповоротно вытесненные всем европейским, даже пища: скажем, лет двести назад на Фиджи еще не знали маниоки, а теперь это королева фиджийской кухни. Атрибуты новой жизни не замедлили войти и в фольклор: достаточно посмотреть рассказы о том, как газета прославляет подвиги сиетура или как врагам сиетура приходит предупреждающее письмо-вызов. И все же пространство фольклора, собранного в этой книге, — это повседневность, окружавшая фиджийцев прошлого; наша задача — попытаться увидеть ее такой, какой она предстала перед европейцами, еще не знавшими электричества и телефона.

Традиция, заложенная белыми первопроходцами Океании, гласит, что жизнь на тропических островах, и на Фиджи в частности, приятна и безбедна. Фиджи действительно область прекрасной, плодоносной природы, не отягощенной ни малярией, ни иными "радостями" тропиков. Даже человеку, родившемуся на другом тропическом острове, кажется на первый взгляд, что Фиджи — лучшее из земных мест (тонганцы именно так описывали Фиджи Чарлзу Уилксу и его товарищам [99, с. 31-34]). Но все же это в большой мере — красивая иллюзия. Среди прекрасной природы живут люди, чего-то ждут от нее и друг от друга — так возникает несовершенство мира, даже если этот мир — тропический рай.

С корабля, а теперь и с самолета Фиджи — это горы, желтые пляжи и яркие леса, обступающие поселки. Фиджийский поселок выглядит большим прямоугольником в раме деревьев и кустарников. По периметру этого прямоугольника стоят дома, которые, пока это возможно, не должны загораживать один другой. За домами располагаются кухонные домики (обычно у каждого жилого дома свой) и хранилища для клубней, немного напоминающие русские избушки на курьих ножках.

Вероятно, к фиджийцам неприменимо напрямую английское "мой дом — моя крепость", но все, кто изучал жизнь фиджийского поселка, обращали внимание, насколько она сконцентрирована в доме, как мало событий — за исключением естественных, заданных традиционным порядком вещей — протекает вне дома [19, с. 8; 36, с. 15-20; 74, с. 99; 79, с. 13-21]. Это вполне понятно: стены дома охраняют человека от бесчисленных сверхъестественных сил, окружающих его повсюду, способных воплощаться в природе, других людях, камнях, в том, что сделано руками человека. И в собственном доме силы эти могут завладеть им, но все же это для них куда труднее.