Вторым источником потрясений было изъятие хлеба и лошадная повинность. Здесь сильнее всего страдали хлебные и прифронтовые районы Черноземья и Поволжья. Дело было не только в тяжести самой повинности, но и в злоупотреблениях местных коммунистов, которые бандитствовали хуже бесконтрольных атаманов. Так, председатель Сенгилеевского уездного комитета РКП(б) по любому поводу отправлял крестьян в «холодную», избивал их, отнимал понравившиеся ему вещи. Его бойцы следовали за руководством, и грабеж принимал нестерпимые масштабы. Бойцы продотряда, явившегося в уезд не были трезвенниками, а напившись, открывали пальбу на улице[251]. «Гуляние» продотряда в селе Новодевичьем кончилось плачевно — 5 марта 1919 г. крестьяне ударили в набат (то-то коммунисты потом так торжественно сбрасывали колокола с церквей — не в одной лишь антирелигиозной кампании дело), сбежались да скрутили коммунистов. Председателя Сенгилеевской ЧК убили. Так началось одно из крупнейших в истории Гражданской войны восстаний, известное как «чапанная война» (по названию крестьянской одежды). Она охватила Симбирскую, Пензенскую, Уральскую, Оренбургскую и Казанскую губернии. Только в Сенгилеевском очаге восстания поднялось 25 тыс. крестьян. К ним присоединился пехотный полк в Самаре, но он не сумел овладеть городом.
Потомки пугачевцев взяли Ставрополь на Волге (ныне Тольятти), блокировали Сызрань, угрожали Самаре. 11 марта красные перешли в контрнаступление и 14 марта подавили основные очаги восстания.
В момент наивысшего подъема восстания в нем участвовало 180 тыс. крестьян. Но создать устойчивую организацию повстанцы не смогли, восстание было подавлено. Погибло более 2000 крестьян и несколько сот коммунистов[252].
«Чапанная война» отличается от «махновщины» и «антоновщины» большими масштабами, но и скоротечностью. Внезапно начавшись, она вскоре и прекратилась. Крестьяне показали коммунистам опасность своего гнева, четко выдвинули требование прекращения злоупотреблений (и Ленин показал на VIII съезде партии, что понял это). Но и содействовать белым «чапанные» не желали. Их больше устроило бы примирение воюющих сторон на какой-то срединной основе, сохраняющей завоевания Октября (как не вспомнить платформу эсеров, которая еще несколько месяцев назад считалась «белой», а еще раньше получила поддержку крестьян на выборах, и почти тогда же легла в основу большевистского «Декрета о земле»). Крестьяне говорили: «Нам надоела война, почему коммунисты не примирятся с белогвардейцами, мы желаем мира»[253].
Объясняя, почему поднялись на борьбу, крестьяне говорили: «мы с радостью прогоняли чехов и встречали власть Советов, но когда с нас стали требовать все, мы стали обижаться на Советскую власть…»[254]
В наказах своим делегатам крестьяне писали, что были вынуждены «восстать не против Советской (власти), но против коммунистических банд с грязным прошлым и настоящим», которые «ставят диктатуру», кооптируют в советы своих приспешников и не считаются с нуждами крестьян, грабят и делают всевозможные «пакости». Они требовали «крестьянского самоуправления», выборов в советы от крестьян, «но не только из одних рабочих и коммунистов»[255].
Суммируя мнения крестьян, повстанческий штаб заявлял в своем воззвании: «Мы объявляем, что Советская власть остается на местах, советы не уничтожаются, но в советах должны быть выборные лица, известные народу — честные, а не те присосавшиеся тираны, которые избивали население плетями, отбирали последнее, выбрасывали иконы и т.п… Да здравствует советская власть на платформе Октябрьской революции»[256].
Восставшие выступали за Октябрьскую революцию и советы, но против коммунистов, предвосхищая лозунги Кронштадтского восстания 1921 г.