Слова не расходились с делом. «При операции, проходившей с 11 октября по 6 ноября 1942 года, 13-й батальон РОНА вместе с немцами и казаками учинили массовую расправу с мирным населением деревень Макарово, Холстинка, Веретенино, Большой Дуб, Уголек и других, названия которых не помню, – рассказывал впоследствии М. Говядов. – Мне известно, что половина дер. Макарово была сожжена, а из населения расстреляно около 90 человек. Такое же количество было расстреляно в Веретенино, и деревня окончательно сожжена. В селе Холстинка часть населения, в том числе женщины и дети были заперты в сарай и заживо сожжены. В селах Большой Дуб и Уголек также были расстреляны мирные жители и главным образом семьи партизан, а поселки уничтожены»[163].
В контролируемых Каминским деревнях был установлен настоящий режим террора; казни сделались очень частым явлением. «В конце 1942 года по доносу было арестовано 8 человек жителей Борщово Брасовского района, – вспоминал член военно-полевого суда при «самоуправлении» Д. Смирнов. – Из этой группы я помню председателя Борщовского сельсовета Полякова с дочерью, 22 лет молодую женщину Чистякову, жителя села Борщово Болякова 23 лет и остальных, фамилии забыл. Знаю, что там было три женщины и пять мужчин. В результате суда председатель с/с был повешен, его дочь и Чистякова были расстреляны, а остальные осуждены на сроки. Кроме того, была повешена молодая девушка 20–22 лет, фамилии ее я не знаю. Повешена она была только лишь за то, что огорчалась неудачами партизан и не скрывала это. Расстрелов проводилось очень много, но фамилии расстрелянных я сейчас не помню. Выявлялись все эти жертвы при помощи целого штата тайных агентов, работавших при самоуправлении»[164].
Массовые расстрелы в Локотской тюрьме к этому времени уже стали обыденностью. «Все приговоренные к смерти были для меня одинаковые, – рассказывала впоследствии исполнявшая обязанности палача Антонина Макарова. – Менялось только их количество. Обычно мне приказывали расстрелять группу из 27 человек – столько партизан вмещала в себя камера. Я расстреливала примерно в 500 метрах от тюрьмы у какой-то ямы. Арестованных ставили цепочкой лицом к яме. На место расстрела кто-то из мужчин выкатывал мой пулемет. По команде начальства я становилась на колени и стреляла по людям до тех пор, пока замертво не падали все… Я не знала тех, кого расстреливаю. Они меня не знали. Поэтому стыдно мне перед ними не было. Бывало, выстрелишь, подойдешь ближе, а кое-кто еще дергается. Тогда снова стреляла в голову, чтобы человек не мучился. Иногда у нескольких заключенных на груди был подвешен кусок фанеры с надписью «партизан». Некоторые перед смертью что-то пели. После казней я чистила пулемет в караульном помещении или во дворе. Патронов было в достатке… Мне казалось, что война спишет все. Я просто выполняла свою работу, за которую мне платили. Приходилось расстреливать не только партизан, но и членов их семей, женщин, подростков. Об этом я старалась не вспоминать. Хотя обстоятельства одной казни помню – перед расстрелом парень, приговоренный к смерти, крикнул мне: «Больше не увидимся, прощай, сестра!..»[165].
Не приходится удивляться, что большинство жителей Локотского округа Каминского люто ненавидели. Этот факт зафиксирован в немецких документах. В датированном октябрем 1942 г. отчете в этой связи говорится следующее.