Мифы западного кино

Даже в один из наиболее значительных и интересно сделанных исторических западных фильмов «Вива Вилья!» («Капитан армии Свободы»), правдиво показывавший тяжелое положение крестьян и сумевший передать пафос восстания мексиканского народа в начале XX века, искусственно введены мотивы личной мести. В нем подчеркнута жестокость восставших и, главное, их неспособность править страной после захвата власти. Все это привело к искажению образов вождей революции, к ложному толкованию ее причин и характера.

Стремление доказать бессмысленность и варварство революционных движений значительно откровеннее проявилось в другом американском фильме «Вива Сапата!», поставленном в 1952 году и посвященном еще одному эпизоду той же мексиканской революции. Образ национального героя Мексики Эмилиано Сапаты, который, по свидетельству историков, «никогда не сдавался, никогда не терпел поражения, никогда не прекращал борьбы», в этом фильме искажен до предела: он примитивен и звероподобен, а достигнув победы, сам отказывается от власти, так как не имеет никакого представления об элементарных государственных делах.

У наших зрителей еще свеж в памяти образ Спартака, созданный обаятельным американским актером Керком Дугласом. Симпатии и актера и постановщика фильма Стенли Кубрика явно на стороне легендарного героя, чье имя давно стало нарицательным. Но сама драматургия образа построена таким образом, что уже ничьи усилия не в состоянии предотвратить искаженное восприятие его с экрана. Достаточно перечислить только некоторые отступления от исторической правды, чтобы разобраться в характере авторской тенденциозности.

Согласно фильму Спартак с детства был рабом, гнул спину на каменоломне и случайно попал в качестве неопытного ученика в школу гладиаторов. На самом деле Спартак уже был храбрым воином, когда римляне вторглись в его страну; плененный, он быстро стал одним из первых среди самых грозных гладиаторов. В фильме Спартак терпит поражение на арене и случайно остается в живых; столь же в общем случайно он становится предводителем восставших гладиаторов, ибо мало чем отличается от других невежественных и темных рабов. История же рисует нам куда более возвышенный облик этого народного вождя античного мира. Он славился не только необыкновенной отвагой, но и боевым искусством, редким природным умом, талантом великолепного организатора масс. Спартак тщательно готовил восстание; преуспев в этом, он затем создал дисциплинированную, мощную армию, с которой сумел на протяжении трех лет громить легионы «непобедимого» Рима. Экранный Спартак, как отмечалось, лишь волею судеб становится во главе стихийно восставших рабов, а став полководцем, так и не смог превратить в профессиональную армию подчиненные ему необученные орды. Мученический конец Спартака на кресте воспринимается как логический апофеоз его мученической жизни. Такой Спартак достоин сочувствия, но не восхищения, он вызывает даже жалость, но отнюдь не преклонение. Ореол страстотерпца уничтожает всякий намек на образец для подражания. Что ж, ведь Спартак был «всего лишь» раб, и разве мог Голливуд упустить возможность подчеркнуть это? Миф о роке, о судьбе, о предопределении — что угодно, только не героика народного восстания или революции…

В нужном направлении «переосмысливаются» на экране и романы писателей-классиков. В то время как в своем «Соборе Парижской богоматери» Виктор Гюго поднимал людей из народных низов до трагических высот и высмеивал знать, в американской экранизации этого произведения происходит, наоборот, идеализация верховной власти. В финале картины умирающему предводителю нищих «благоразумный» поэт говорит, размахивая королевским указом: вот, ты не хотел меня слушать, поспешил и прибегнул к силе, подняв бунт, поэтому и гибнешь, а король Людовик сам все решил справедливо…

Мораль подобной концовки была совершенно очевидна. Не менее красноречивы также те «поправки», которые были сделаны и при экранизации Голливудом другого романа Гюго «Отверженные». Историческое и социальное содержание этого прославленного произведения оказалось полностью выхолощенным, а революция 1830 года изображалась как… протест парижских студентов против жестокого обращения с каторжниками!