Мийол-алхимик

— Да, я была там. И если бы не учитель, там бы и осталась. И… хватит уже ковыряться в… этом. Чтоб ты понимал: я в Лагере-под-Холмом выросла. Пусть я не очень-то… но погибшие там были мне знакомы. Не все, но многие. С детства. И я бы тоже не отказалась посидеть в тишине, чтобы… и… ладно. Забыли. Сыграйте-ка лучше что-нибудь не сильно грустное, ну!

Долговязая каэлин без лишних слов заиграла первые такты «Холмов и долин», вскоре к ней присоединились другие музыканты. И старая, очень старая мелодия восстановила надломленный дух посиделок, заглушая своими мудрыми, спокойными переливами неловкость и тревогу.

Но даже она не могла ничего поделать с воспоминаниями.

Алхимик 6: мертвец на склоне

— Знаешь, Эшки… примерно в одно время с Эсхарием Ларенским жил другой философ, не относящийся ни к одной из современных ему школ. Уленгин Затворник его звали… ну, или так считается. Основная проблема в том, что подлинных, точно атрибутированных текстов Уленгина не сохранилось; его философия досталась нам в виде довольно сомнительной достоверности диалогов Затворника с Эсхарием, как бы критикуемых и комментируемых Зами Хронисткой, как бы обнаружившей переписку этой вот пары в неких невнятного происхождения разрозненных бумагах двухсотлетней давности. Хуже того: сама Зами вроде как привела в порядок диалоги, где-то поправила, где-то что-то из своих рассуждений выписала на полях, но труд сей не закончила. Внучка её, не особо разбирая массив бабушкиных бумаг, продала их чуть ли не по весу одному из старших учеников Тарзия Ларенского, который тоже что-то там приводил в порядок, правил и комментировал, но скоропостижно скончался. Ученик скончался, не Тарзий. Хотя тот к тому времени вроде тоже… так. Короче. Сервус серворум сына Тарзия закончил с этой чехардой и опубликовал — от имени сына, конечно, не своего — наконец-то архив Зами Хронистки. А на правах приложения к нему — так называемое «Извлечение из диалогов Уленгина Затворника с Эсхарием Ларенским». Вполне очищенное от археологических напластований и содержащее уже в более-менее чистом виде конкретно взгляды Уленгина, а не чьи-то там ещё. Как тебе такое?

«Сказ про запах мышиного хвоста, украденного из гнезда, унесённого за семь перелётов и там муравьями обглоданного».

Мийол хмыкнул.

— Примерно так, да. Впрочем, независимо от подлинности «Извлечений», их настоящего авторства, степени компилятивности и прочих привходящих обстоятельств самая суть, эссенция философии того, кого можно простоты ради поименовать Затворником, не вдаваясь в частности… эта вот суть как минимум любопытна. Да!

Отхлебнув из бутылки тёмного стекла, призыватель выдохнул и продолжил, словно читая с листа некий текст:

— Разум есть проклятие, поскольку он даёт осознание ужасов бытия, не давая при этом силы разрешиться от сиих ужасов. // Неразумный и предразумный — не ведают проклятия сего. Зверь ест, когда голоден, спит, когда сыт. Чуя самку в поре, зверь кроет её, а когда пора проходит — оставляет её. Сожалений, колебаний, предчувствий, горьких воспоминаний об ошибках былого, страхов пред смутным будущим, сознания смертности своей — зверь лишён всего этого и тем счастлив. // Да, счастье его просто, как прост цветок полевой; чисто, как чиста вода в облаках. Но разве не завидна сия участь для разумного, что порой сам лишает себя разума различными средствами лишь ради бездумного забытья?

«Именно поэтому ты сейчас пытаешься не лишиться разума, так приглушить его?»

Мийол продолжил цитирование, словно ни в чём не бывало: