Мик Джаггер

Еще один компонент предоставил Билл Уаймен, упрямый рядовой творец, — на репетиции для нового альбома ему опять пришлось ждать остальных. Коротая время, он подобрал вступительный рифф на органе — как в «Satisfaction», но жестче и глуше. Приехал Мик, послушал, и рифф так ему понравился, что он написал под него весь текст.

«Jumpin’ Jack Flash» стал не просто идеальным противоядием от хипповой невнятицы «Their Satanic Majesties Request». Здесь Мик наконец набрел на решение своей проблемы — затыка автора песен, который не желает раскрывать душу в стихах. Он создал персонажа, которого мог сыграть, абсолютно не похожего ни на него, ни на еще какого представителя человечества, — и, однако, персонаж этот идеально совпадал с имиджем исполнителя: та же маниакальная энергия, та же сексуальная двусмысленность, та же холодная насмешка. Песня началась с садовника Кита и басового риффа Билла, но в основном выросла из фольклорного Джека-прыгуна, призрачного великана с «дьявольской физиономией и глазами что огненные шары», который умел перепрыгивать целые дома. Актер для этой роли был подобран идеально: еще говорили, что этот призрак «разговаривал что твой джентльмен», носил трико белой кожи и обладал талантом доводить юных девушек до припадков.

Песня — в чистом виде пантомима, Мик то воет, излагая абсурдно апокалиптическую историю своей жизни («Ah was bawn in a crawss-fire hurr’cayne…»[190]), то впадает в умиленный пафос («But it’s a-a-awl right now, in fact it’s a gas…»[191]). Поскольку ему вечно было недосуг начисто записывать тексты песен, Ширли Арнольд сняла текст с пластинки. «Когда мне дали „Jumpin’ Jack Flash“, как раз его мама в очередной раз приехала, — вспоминает она. — Помню, записываю „I was raised by a toothless, bearded hag“[192] и думаю: „Надеюсь, миссис Джаггер не увидит“».

И все это было пропитано угрожающей страстью, которая переплюнула даже «Satisfaction», — голый бас, переходящий в полнозвучное злобное вступление под Миков вопль: «Watchit!»;[193] нелепый конец света а-ля король Лир в куплетах прерывается жестяным дискантом кантри-гитары в припеве. В цветном видеоклипе лица у музыкантов выкрашены золотом и серебром, и смахивают все на статуи из какой-то древнеегипетской пирамиды, а перед ними выделывается Джек — ухмыляющиеся губы, черная подводка для глаз. Поклонники и критики вздохнули с облегчением. «Стоунз» не просто вернулись во времена до «Сатанинских величеств» — они стали еще диче, еще злее и, хотя сама песня, вообще-то, не про секс, еще похабнее.

К 22 июня они попали на 1-ю строчку британских чартов, а спустя несколько недель — на 3-ю строчку в Америке. Вот теперь все стало «ничё».

* * *

После «Мира в действии» Мика пытались превратить в голос поколения. Британские политические партии шестидесятых мечтали хоть как-нибудь зацепить молодежь, развеять апатию и цинизм, которые только и вызывали у нее политики. Особенно одержимо этой задачей было правительство лейбориста Гарольда Уилсона — оно пришло к власти на обещании молодого динамизма, но за фасадом Свингующих Шестидесятых его терзали беды промышленности и финансовые кризисы, которые в 1967 году привели к обесцениванию фунта. С хитроумием, которое едва ли переплюнули последователи, новые лейбористы, тридцать лет спустя, правительство Уилсона сочиняло какой-нибудь надежный способ привлечь молодежь под свои знамена. В 1968 году начались неофициальные попытки выяснить, не захочет ли Мик баллотироваться в парламент.

Посредником выступал Том Драйберг, депутат от Баркинга, бывший председатель партии лейбористов — и, по случайному совпадению, крестный отец первой любви Мика, Клео Силвестер. Для Драйберга, однако, то был не просто политический вопрос. Он был известным гомосексуалом агрессивного свойства, его не раз арестовывали за приставания или совокупления в общественных туалетах, но влиятельные друзья в правительстве и на Флит-стрит неизменно спасали его от позора.

Мик никогда всерьез не планировал стать парламентским кандидатом: он прекрасно понимал, сколь тосклива и неблагодарна эта работа, и к тому же Кит бы такого не вынес. Но его развлекали неприкрытая страсть Драйберга и байки о том, как он вел газетные колонки в тридцатых. Истекающий слюной политикан и кокетливая, но уклончивая рок-звезда встречались за обедом в венгерском ресторане в Сохо «Гей Гусар» («гей» здесь не в том смысле), где обычно интеллигенты-социалисты поглощали щуку под майонезом и вишневый суп.

В конце концов Драйберга пригласили в дом 48 по Чейн-уок, где он надеялся подсечь крупный улов для своей партии; с ним пришел американский поэт-битник Аллен Гинзберг (тоже гей). Как водится, туалетного депутата и автора «Вопля» пригласили посидеть по-турецки среди марокканских подушек, разбросанных по половицам XVIII века. Но, как вспоминает Марианна, зрелище Миковой тугой промежности под бархатом переполнило чашу терпения Драйберга, который выпалил: «Мошна-то у вас ничего себе».