Мик Джаггер

Мик удерживал власть с мастерством полковника, который временами заходит подурачиться с младшими офицерами в столовке. На этих гастролях он начал ежедневно тренироваться — обычно пробегал две-три мили, чтобы затем ежевечерне изображать беговую дорожку перед зрителями. «Мне главное [было] — оставаться как можно трезвее, — объяснял он. — Не то что я ни бутылки пива не пил и вообще не напивался, но я никогда по пьяни не выходил на сцену… Ни единого разу. Ну а как?» На коротких отрезках пути, когда его сопровождала Бьянка, он был бесконечно внимательным мужем, послушно сторонился номера Кита, из окна лимузина показывал ей американские достопримечательности, хлопотал вокруг нее в первом ряду кресел в «Вываленном языке». Но едва Бьянка уезжала, включалось главное правило рок-гастролей — «на гастролях не считается», — и Мик тотчас оборачивался холостяком.

Когда гастроли добрались до Чикаго — прямо из Миннеаполиса, где полиция атаковала поклонников, используя слезоточивый газ, а Мик между тем пел «I’m Jumpin’ Jack Flash, it’s a gas gas gas», — выяснилось, что все центральные гостиницы забронированы для участников деловых конференций. По счастью, знаменитый сын Чикаго Хью М. Хефнер, по-прежнему живший в городе, готов был принять их за так.

Между концертами в «Международном амфитеатре» 19 и 20 июня «Стоунз» и приближенные лица гостили в прославленном особняке Хефнера «Плейбой», где под колокольчиком у двери помещена латинская фраза «Si Non Oscillas, Non Tintinnare» («Не играешь — не звони»). Хефнер круглосуточно поставлял им не только пропитание, выпивку и азартные игры, но и девушек месяца — пышных красоток с центрального разворота. Его роковые гости, как выяснилось, несколько заигрывались; Хефнер отбыл на свою вертящуюся и вибрирующую постель восьми футов в диаметре, пока — по словам одного американского гостя — «вокруг все трахались». В этой чувственной свалке девушка, которой предстояло сниматься на разворот, осталась вся в синяках и порезах и еще десять дней не могла появиться перед фотокамерой.

Взгляд Мика, впрочем, миновал пышных Флопси, Мопси и Ватных Хвостов[282] и уперся в Бобби Арнстайн, худощавую личную помощницу Хефнера; ей был тридцать один год, и она отчасти походила на французскую кинозвезду Анук Эме. Бобби была фигурой трагической — позже ее приговорили к пятнадцати годам условно за хранение наркотиков, а затем она передознулась барбитуратами и была найдена мертвой в убогой гостинице. У нее к тому же было пищевое расстройство, из-за которого посреди пирушки со «Стоунз» она удалилась к себе и с круглосуточной кухни особняка заказала три трапезы из трех блюд. Посреди своего личного пира она на стук открыла дверь и узрела Мика, облаченного лишь в белые кожаные штаны.

Бобби была не прочь ответить на его авансы, но только что проглотила здоровенный кусок спелого бри и стеснялась своего аммиачного дыхания. Пока они обжимались и Мик пытался ее поцеловать, а она вертела головой, он потерял равновесие и плюхнулся на стул, где Бобби разместила следующее блюдо — кусок торта «Черный лес». Даже Мик Джаггер не смог поддерживать пламя страсти, измазав зад белых кожаных брюк шоколадом, сливками и черешней.

Трумен Капоте нагнал гастроли в Канзас-Сити — вполне уместно, если учесть, что как раз в Канзасе происходит действие его документального шедевра «Хладнокровное убийство» об убийстве фермера и его семьи. Вместе с Капоте из Нью-Йорка приехала его светская подруга принцесса Ли Радзивилл, дизайнер интерьеров и младшая сестра Жаклин Онассис. В гримерной «Стоунз» еще не случалось столь высокородных поклонников, однако Кит упрямо и систематически практиковал lèse-majesté,[283] обращаясь к ней «принцесса Редиска» и порой прибавляя «ах ты, старая девка».

Капоте облизывали, как никакого другого приставленного к музыкантам журналиста, — он летал «Языком» и ездил в лучших лимузинах, а концерты смотрел с самых престижных мест за кулисами. Однако их отношения с Миком отнюдь не потеплели. Мало способствовало дружбе то, что великий писатель склонен был называть их «Битлз» и не скрывал, что полагает вокалиста «напуганным мальчонкой, который чрезмерно размахнулся». «По-моему, Трумен подходил к этой своей статье не всерьез, — вспоминает Крис О’Делл. — Вечно над всеми насмехался». В конце концов Кит отомстил ему, подстроив тяжеловесный розыгрыш, какие ему нередко удавались в ходе послеконцертного веселья: дверь гостиничного номера Капоте расписали кетчупом — пародией на убийство семейства Клаттер из «Хладнокровного убийства».