Мика и Альфред

А начальник уголовного розыска показал бедному районному вожаку молодежи стопку телетайпных оперативных сводок чуть ли не из всех отделов УГРО полутора десятков городов Казахской Советской Социалистической Республики, предъявил пачку заявлений потерпевших – самых уважаемых и ответственных товарищей этой республики – и сказал:

– Он не «Мишка-художник». Он – вор! И работает он в сламе… Извиняюсь, в паре с еще одним таким же «художником». Тот постарше будет.

– И где же они теперь? У вас?… – растерялся комсомольский секретарь.

– Ах, если бы! – вздохнул начальник без правой кисти руки. – Об этом можно только мечтать. Знаем «где», знаем «с кем», а брать не за что… Добро бы, кого попроще шарашили… Так нет же! По самым верхам идут «художники», мать их в душу!… Робин Гуды хуевы… А у нас половину оперативного состава опять на фронт забрали! Работать не с кем. В отделе десять с половиной калек, комиссованных из армии по ранениям. Сыскарей настоящих всего трое. Остальные – клубная самодеятельность. Лезут, правда, из шкуры вон, а что они могут? Ни опыта, ни знаний оперативных… Только и умеют, что пулять. Да и ума маловато. Не то что у ваших «художников». А сверху, из партийных этажей, кричат нам вниз: «Вы куда смотрите? Вас Советская власть сюда зачем поставила? Мы вот у вас у всех партбилеты отберем и ноги из жопы повыдергаем! Почему не докладываете, что вчера в центре города дом директора хлебозавода обокрали?!» Ну что им ответишь?… Я смотрю, ты тоже фронтовик… Авось не заложишь. Так вот я тебе так скажу: обнесли этого директора – ну и хер с ним! Он, сукин кот, себе уже столько наворовал, что ему еще на сто лет хватит… А меня, честно говоря, вообще сомнения берут… Ну не верю я, что четырнадцатилетний… Или сколько ему уже там – пятнадцать?… Не верю я, что мальчишка может такие кренделя выкидывать! Я вот тебе дам почитать протоколы осмотров мест происшествий как они каждый раз «хату берут». Это же цирк какой-то!… Уму же непостижимо!… Ни одна самая натасканная собака на них не тявкнет! Это еще что за чудеса?! Больше скажу: в доме бывают с десяток минут – и нет их. Будто заранее знают – где чего лежит. Словно сами туда прятали. Чуешь? Но взять мы их все равно должны. И только на месте – чтоб с поличным. По закону. А пока у нас на них – два ни-хуя и мешок дыма. Или, выражаясь культурненько, вошь в кармане да блоха на аркане… Нету у нас на них ничего! Ни один суд дело к производству не примет…

***

Взяли их в Талгаре, в двадцати пяти километрах от Алма-Аты. Взяли на чердаке у одного известного старого планакеша. Не того, который план курит, а потом дуреет от этого конопляного зелья, а планакеша, который торгует планом, По-крупному. Оптом. А это страшные деньги!

Он его из Китая привозил, благо граница рядом, за Талгарским перевалом. А там у него и менты, и погранцы – все куплены. Как, впрочем, и в Талгаре, где он живет. Вся партийно-хозяйственная верхушка из его рук кушает. Очень уважаемый бабай! Аксакал…

Лаврик дней десять туда на попутках и автобусах мотался. Присматривался. А потом вернулся как-то и говорит:

– Мишань! Ты как думаешь, где бабай пенензды притырил?

– Расскажи про хату, – попросил Мика и взял в руки планшет и карандаш.

Лаврик подробненько все рассказал про хату, про бабая, про всю талгарскую обстановочку, а Мика набрасывал всякие зарисовочки. И неожиданно, сквозь слабенькую боль в висках, УВИДЕЛ, ГДЕ СПРЯТАНЫ ДЕНЬГИ! И сказал:

– На чердаке. Там за каким-то старьем ящик железный в стенку вмазан. Но там всего тысяч триста…

Отложил карандаш, взялся руками за голову, потер виски, чтобы снять ноющую боль, и зажмурился. Лаврик не удержался, спросил:

– А тебе триста косых мало?

Мика поморщился, ответил:

– Нет. Мне достаточно. Я просто хотел сказать, что где-то у этого бабая лежит гораздо больше. Триста – это только на чердаке, Лаврик! А не пошел бы он в жопу, а? Что-то меня тормозит…

– Три сотни косых сами плывут тебе в руки, а ты, Мишань…

– Хочешь честно? Бояться стал. Уж больно у нас все гладко!

– Не трухай, Мишаня. По нашим делам – больше пятеры не дают. А там зачеты, амнистии – через год ты на воле! Гуляй – не хочу… – И резко меняя направление опасного разговора, Лаврик спросил: – Тебя дома как звали? Миша или Мишутка? Или еще как?…

– По-разному. Кто как, – уклончиво ответил Мика и подумал, что никогда не признается в том, что Миля называла его «Зайчик».

– Ну а все-таки? – настаивал Лаврик.

– Ну, Мика. А что?

– Как?!

– Ми-ка!

– Чего же ты кочевряжился, чмо египетское? Такое красивое имя – Мика!… Вот это да! Ну надо же… Ты, Мишаня, для меня как непрочитанная книга. Что ни страница, то – новье! Мика…

– Отье… – огрызнулся было Мика, но в эту секунду в комнату заглянула Лилька, и Мика тут же себя поправил: – Отлепись от меня!

Лаврик рассмеялся, а Лилька спросила:

– Мальчики, где ужин накрывать – в зале или под яблонькой?

– Под яблонькой, – сказал Мика. – Может, яблочко Лаврику на голову шмякнется и он, как Ньютон, новый закон откроет…