Мика и Альфред

Он почему-то выбрал отрывок из Кервуда, где герой попадает в бездну. И вот это многократно повторяемое слово – «бездна» очень мешает Мике сосредоточиться… Уж слишком эта БЕЗДНА похожа на одно жуткое матерное дворовое ругательство! И Мика странно стесняется его произносить… И от этого почти не может читать. А папа нервничает:

– Ты же вчера уже прекрасно читал!

– Там было другое… – краснея, стыдливо шепчет Мика.

– Господи! Какая разница?! – не может понять папа.

… Папа и восьмилетний Мика вернулись с Елагиных островов… Или они тогда уже были Кировскими?… Стояли час в толпе, глазели на новый аттракцион, допускались только взрослые. На человека надевали парашют, два служителя расправляли его палками над головой у счастливца, он становился на металлическую решетку, а внизу, под решеткой, запускали авиационный двигатель с пропеллером. Могучей струей воздуха человека с парашютом поднимало ввысь метров на тридцать. Потом двигатель выключали, и смельчак плавно опускался на парашюте на землю.

Мика мечтал, чтобы ЕГО папа вознесся бы в небо на этом парашюте! Но очередь за билетами была такой длинной, да и папа не выказывал никакого желания…

С островов папа завез Мику домой, а сам уехал на студию. На вечернюю смену. И Мика красочно рассказал маме, «как папа летал на парашюте»! Причем с кучей подробностей, которые взахлеб придумывал по ходу рассказа. «И когда папа взлетел в небо, он стал маленьким-маленьким…»

Вечером мама устроила папе дикий скандал. Она обвинила его в черствости, в нелюбви к ней и Микочке, в потрясающем равнодушии – как он позволил себе так рисковать, да еще на глазах у собственного ребенка?!

Папа, как мог, отбрыкивался, утверждал, что аттракцион рассчитан на «широкие слои трудящихся» и поэтому совершенно безопасен. Но Мику с его фантазиями не предал. Пришел в детскую, сел к нему на кроватку, поцеловал на ночь и тихо-тихо спросил:

– Ты зачем все это наплел маме?

Мика уткнулся носом куда-то между папиным подбородком и воротничком его рубашки и прошептал:

– Мне так хотелось, чтобы ты тоже там полетал…

– Чего же ты мне не сказал об этом на островах? Ты думал, что я боюсь?

– Да…

Папа улыбнулся, поцеловал Мику еще раз и, уходя, сказал:

– Нет, Микуля. Просто там была такая большая очередь, а я не мог опоздать на студию к началу съемки. У меня же была вечерняя смена…

Что же еще?… Что же еще?…

А… Спряжение французских вспомогательных глаголов «этр» и «авуар». Как там…

– Же-тю-а-иль-а-ну-з-авон-ву-заве-эль-зон…

– Не так слитно. Разделяй. Думай, что ты произносишь.

– Же сюи, тю э, иль э, ну сом, ву зет, эль сон… Папуля, ну отпусти меня, пожалуйста! Я же на гимнастику опаздываю!…

– Хорошо, но чтобы завтра…

– Спасибо, папочка! Любименький! «Отец родной»!

– Иди, иди, «сын мой», – смеется Сергей Аркадьевич…

И потом сразу же – «Дом Советов», клетушка прокисшего гостиничного номера.

– Папочка… Открой глаза! Мне тебя никак на кровать не переложить… Помоги мне! Не надо больше водки, папочка… Ну папочка же, пожалуйста!!!

… А потом базар, стенка склада, груда ящиков из-под яблок, папироски «Норд»…

– Как только снимут блокаду, я вернусь в Ленинград, сразу же вышлю тебе вызов, мы найдем Милю и снова заживем все вместе… Ты мне веришь, сыночек?…

***

Мика лежит на нарах, лицо накрыто газетой…

А в голове уже начинает пульсировать глухая, знакомая, разливающаяся боль… Она заполняет все черепное пространство…

В ушах усиливается звон… В висках – как молот по наковальне…

Жар охватывает все тело!… Страшный, испепеляющий жар…

Горит лицо, тело… Руки деревенеют, пальцы судорожно сжимаются в кулаки, ногти впиваются в ладони…

Спазм перехватил глотку – не вздохнуть!… Воздуха… Воздуха! Нечем дышать…

– Воздуха-а-а!!! – сипло кричит Мика, и газета соскальзывает с его лица на пол. – Дверь!… Откройте дверь!… Я задыхаюсь!… Дверь!!! Окно откройте-е-е!… Суки-и-и-и…

А из– за двери спокойный, ко всему привыкший голос с сонным взглядом в «глазок»:

– Не психуй. Хочешь «закосить», дождись утра, доктор тебе клизму вставит. А сейчас – ночь. Спи. Не блажи.

Боже мой, но сейчас же голова разорвется на части!… Нет больше сил себя сдерживать…

– Папочка! Папочка!… – истошно кричит Мика в полном отчаянии. – Открой мне дверь!… Немножко воздуха… Я задыхаюсь! Ну хоть окно открой… Я ведь тут совсем один… Совсем один! Ты меня не узнаешь?… Это я – Мика… Твой сын, папа!… Возьми меня с собой, папочка… Я не хочу больше жи-и-и-ить!!!

Дикий, рыдающий крик Мики слышен на весь коридор следственного изолятора! Он летит мимо дверей остальных камер, пронзает толстые кирпичные стены, мчится по сливным водопроводным трубам, соединяющим все параши всех камер воедино, в один сток этой проклятой жизни!…

О, эти параши!… Знаменитые тюремные репродукторы! В них кричат из одной камеры, чтобы быть услышанным в другой…

Вот и сейчас из Микиной параши сквозь воду, мочу и дерьмо несется изо всех камер:

– Художник, что с тобой?!

– Тебя бьют, Мишка?…

– Мусора! Суки-и-и!… Оставьте пацана, бляди!!!

– Фашисты подлючие. Мишку не трогайте!…