Микаэл Налбандян

Микаэлу предстояло еще убедиться, что очень скоро встанут рядом с ним единомышленники, пришедшие на помощь. И исчезнет давящее чувство одиночества, он станет уверенней в своих силах, решительней и целеустремленней. И будет знать, что рано или поздно, но дело его увенчается победой!

Отцы города забеспокоились всерьез: все это попахивало уже откровенным бунтом. И дабы публично унизить Микаэла, они решили провести состязание.

В качестве свидетелей были приглашены врач Саркис Тигранян, выпускник Лазаревского института Давид Одабашян, Теодорос Хадамян и Арутюн Авагян, а судьями назначены священники Мартирос и Аствацатур.

Предложив учителю Мкртичу Екеняну и дерзкому дьячку Микаэлу одну и ту же тему, судьи потребовали, чтобы они изложили их на доске своими словами. «Пока Екенян успел написать две строки, — вспоминает Очевидец, — Налбандян закончил целое стихотворение».

Какое именно стихотворение он написал? К сожалению, Очевидец этого не уточняет. Кто знает, может, то были строки, которые родились в одну из тех ночей, когда он просил родных зажечь свечу, чтобы «записать пришедшие ему в голову мысли»…

Что же касается состязания, то победа Микаэла показала и его друзьям, и врагам, что этот дерзкий, прямой, ироничный юноша чрезвычайно далек от пустого бахвальства. Они убедились, что если он выступает с каким-нибудь вопросом или требованием, то всегда может без труда доказать свою правоту, пусть даже в ущерб себе. Они убедились также, что между словами и делами юноши существует поразительная гармония. Гармония эта казалась удивительной для душной и лицемерной атмосферы нахичеванских мещан.

И именно это качество — совершенная гармония его слов и дела — стала постоянным спутником всей прожитой Налбандяном жизни, тайной силой его морали и той великой веры, что питали к Микаэлу окружавшие его люди, идущие за ним его соратники и связывавший с ним свои светлые надежды целый народ.

Сознавал ли Микаэл, что этот прямой, честный и открытый способ борьбы отныне поставит его в неравные условия с врагом? Сознавал ли, что противник, всегда осведомленный о его планах, сам, однако, будет действовать тайно, с льстивой улыбкой на лице, исподтишка, и исподтишка же нанесет в удобном случае удар в спину? Понимал ли он, что именно в эти свои юношеские годы завоевывает себе не только почетную славу честного и искреннего человека, по отношению к которому даже слово «колючий» имеет доброжелательный оттенок, но и репутацию человека, которого даже симпатизирующие ему люди будут называть «нечестивцем», «мятежником», «недальновидным драчуном» и «смутьяном»?..

Вряд ли….

…После своего поражения Мкртич Екенян продолжал утверждать, что сочинения Налбандяна попросту списаны, что нельзя ему верить, даже если он и пишет при свидетелях, ибо он заранее зубрит все наизусть… С самого начала угадав, что безграничная ненависть к нему Микаэла рождена прежде всего утратой любимого учителя и близкого друга, Мкртич Екенян старался постоянно поддерживать накаленную атмосферу и возбуждать против Налбандяна ярость Арутюна Халибяна.

Микаэл чувствовал, что ему готовится новая западня. Пока у него не было никаких доказательств, но он был уверен, что предчувствие, пусть даже неопределенное, его не обманывает. Но что он мог поделать?.. Ждать? Ждать, чтобы окончательно запутаться в хитро расставленных силках, когда каждое его движение, каждое действие будут фактически все больше приближать его к неизбежному концу и поражению?.. И он снова избрал пусть сложную и трудную, но открытую и решительную борьбу.

Борьба, которую со всей серьезностью и последовательностью вел Микаэл, не имела никаких перспектив. Однако все значение и смысл ее заключались в приобретении жизненного опыта, в познании людей и, наконец, в том, что Налбандян сделал одно важнейшее заключение: «Там, где нет просвещения и воспитания, не может быть социальной жизни; а где нет социальной жизни, там царствует разделяющий и отдаляющий людей эгоистический принцип, на фундаменте которого не только нельзя ничего построить, но разрушается даже и то, что было некогда построено».

Жизненный опыт есть жизненный опыт, и всю ценность его Микаэл поймет лишь впоследствии, однако в эти недели и месяцы он уже начинал осознавать, что в армянской общине вообще царит удручающее положение. Духовная и гражданская власть и богатство в Нахичеване-на-Дону оказались сосредоточены в руках невежественных, самоуверенных и чрезвычайно довольных собой людей. Они уже нашли удобную форму и выступали от имени нации и народа, выступали как его «благодетели и отцы», меценатствовали нескольким льстецам и прихлебателям. А эти «избранные», в свою очередь, трубили об их благодеяниях. Поэтому можно себе представить состояние семнадцатилетнего Микаэла, уже понявшего, как могущественные отцы города пытаются подкупить народ…