Микеланджело Буонарроти

– Говорите, маэстро Гирландайо, – ответил Лодовико. – Если вам нужен совет, вы можете смело рассчитывать на мой богатый опыт и мои знания. Я к вашим услугам. А может быть, вам нужны деньги?

– Благодарю вас, мессер. Ваша любезность и готовность помочь хорошо известны, но в данный момент мне не нужны ни советы, ни деньги.

– Что же вы хотите у меня попросить, маэстро Гирландайо?

Художник замялся, не зная, как бы поделикатнее сформулировать свою мысль, а потом сказал:

– Я хочу попросить у вас вашего сына, чтобы сделать из него настоящего художника.

Сказанное было столь неожиданным, что Лодовико Буонарроти даже пошатнулся, как от удара. Первой его мыслью было вышвырнуть незваного пришельца вон. Но через минуту, подумав, он решил, что даже из такой нелепой просьбы можно попытаться извлечь хоть какую-то выгоду…

Два главных биографа Микеланджело, его друзья и ученики Асканио Кондиви и Джорджо Вазари, сходятся в том, что дома с ребенком обращались очень сурово. Микеланджело, пишет один из них, «все свободное время тайком занимался рисованием, за что отец и старшие его ругали, а порой и бивали, считая, вероятно, занятие этим искусством, им незнакомым, делом низким и недостойным древнего их рода»¹¹.

Позднее несгибаемая воля Микеланджело заслужит уважение герцогов, кардиналов и пап, но впервые она наглядно раскрылась именно в этом семейном противостоянии. Он очень хотел попасть к Гирландайо, и Лодовико Буонарроти, настаивавший на том, чтобы его сын изучал бухгалтерию (он был уверен, что только торговля и промышленность могут дать богатство, силу и знатность гражданам Флоренции), устал бороться и в конце концов уступил.

В итоге 1 апреля 1489 года он все же отдал сына на службу к мастеру Гирландайо сроком на три года. При этом, все еще не веря в призвание сына, Лодовико Буонарроти потребовал, чтобы Микеланджело получил за обучение двадцать четыре золотых флорина: шесть флоринов в первый год, восемь – во второй и десять – в третий. Фактически он продал своего сына, рассуждая примерно так: раз уж он отказался учиться «полезной профессии», так пусть хоть принесет доход семье.

Это, кстати, удивительно, ведь в те времена простой ученик в мастерской художника никогда не получал оплаты, особенно в первый год. «По всей видимости, – пишет Надин Сотель, – Микеланджело уже тогда имел определенную репутацию, благодаря неким произведениям, следы которых для нас сейчас потеряны»¹².

В одной из биографий Микеланджело дано следующее описание типичной итальянской мастерской того времени:

«Мастерская была тогда просто лавкой, а не парадным салоном, как теперь, убранным с одною целью – вызвать побольше заказов. Ученики были тогда работниками, делившими труд и славу со своим мастером-хозяином, а не любителями, которые, расплатившись за урок, чувствуют себя вполне свободными. Мальчик обучался в школе по возможности правильно читать и писать; затем тотчас же, двенадцати или тринадцати лет, он поступал к живописцу, ювелиру, архитектору, ваятелю; обыкновенно мастер-хозяин был всем этим в одном лице, и юноша изучал под его руководством не один только вид искусства, а все искусство целиком. Он работал за него и на него, исполняя что полегче – фоны картин, мелкие украшения, второстепенные фигуры; он лично участвовал в художественном произведении и интересовался им как своим собственным делом; был сыном и вместе домочадцем-прислужником; его называли созданием, креатурой (il create) мастера. Ел он с ним за одним столом, бегал у него на посылках, спал под ним на нижних полатях и получал от него трепки и головомойки, а иногда пинки и от его жены»¹³.

Скорее всего, именно такой была и мастерская Доменико Гирландайо.

«Современники, – рассказывает Марсель Брион, – впоследствии много говорили о ревности знаменитого мэтра к своему юному ученику. Но, по всей вероятности, они ошибались. Гирландайо пользовался такой заслуженной и прочной известностью, что ему не приходилось бояться чьей-либо рождавшейся славы, и меньше, чем кто-либо другой, мог внушать ему опасения Микеланджело. Он добросовестно выполнял всю работу, которую поручал ему учитель, но делал это без энтузиазма, чего можно было бы ожидать со стороны упорного подростка, так долго боровшегося за право стать художником»¹⁴.

А вот насчет «определенной репутации» Марсель Брион не просто сомневается, он уверен, что в данный момент ни о чем подобном не могло быть и речи. Он пишет об этом достаточно жестко: