Микеланджело. Жизнь гения

Около 1503 года Микеланджело еще имел намерение продолжить работу над бронзовым «Давидом»; об этом свидетельствует рисунок, созданный им между 1502 и началом 1504 года. На бумаге изображен детальный подготовительный эскиз правой руки мраморного «Давида» и, «вверх ногами», эскиз указанной бронзовой фигуры. Судя по этому рисунку, Микеланджело, возможно, задумывал что-то более индивидуальное, чем просто точную копию «Давида» Донателло. Микеланджело утонченно и изящно наделяет маленькую фигурку чертами собственного стиля: Давид у него выступает с важным видом, он исполнен динамизма, его отличает куда более выраженная мускулатура, нежели у его «двойника» работы Донателло. Запечатленный облик нового Давида, а также подготовительный эскиз Давида мраморного уже сами по себе говорят о том, насколько важен этот лист, однако еще большую значимость придают ему слова, начертанные справа[411]. Верхние строки звучат так:

Davicte cholla fromba
e io chollarcho —
Michelagniolo

(Давид с пращой,

Я с луком,
Микеланьоло)[412]

Санти ди Тито. Портрет Никколо Макиавелли. Ок. 1513

Этюды для бронзовой фигуры Давида и руки мраморного Давида с фрагментами стихов. Ок. 1502–1503

Ниже на листе помещен фрагмент стихотворения поэта XIV века Франческо Петрарки: «Rotta l’alta colonna e’l verde lauro» («Низвергнута высокая колонна и зеленый лавр»)[413].

Глядя на эти графические наброски и отрывки стихов, мы словно подслушиваем мысли Микеланджело. Наивно было бы предполагать, что рисунки и бегло начертанные поэтические строки, соседствующие на произвольно взятом листе бумаги, есть нечто большее, чем палимпсест, что они непременно должны быть как-то связаны: иногда Микеланджело пользовался старыми листами вместо черновиков спустя годы. Однако здесь эскизы и надписи явно составляют осмысленное целое.

В словах: «Давид с пращой, / Я с луком, / Микельаньоло», – автор удивительным образом уподобляет себя великому библейскому воину. Судя по всему, Микеланджело узрел себя – хотя бы на мгновение, в мечтах – не художником, пускай и блестяще талантливым, а героем ветхозаветного мифа.

Но почему герой Микеланджело избрал своим оружием лук? Эту загадку убедительно решил историк искусства Чарльз Сеймур, предположивший, что Микеланджело представлял себе ручную дрель скульптора, сверло которой вращалось посредством лука (archo) и тетивы. Этим инструментом резчика Микеланджело много пользовался, работая над «Давидом», когда углублял четко очерченные кудри, зрачки и ноздри мраморной фигуры[414].

Строка, заимствованная из Петрарки («Повергнута высокая колонна и зеленый лавр»), на первый взгляд вызывает совершенно иные ассоциации. «Лавр» Петрарка метафорически отождествлял со своей музой и возлюбленной Лаурой. Все его стихотворение проникнуто скорбью по Лауре и покровителю поэта кардиналу Джованни Колонна («высокая колонна»)[415].

Короткую цитату, приведенную Микеланджело, всего-навсего строчку, беглый намек вроде «Но где же прошлогодний снег» или «Проскакав полмили, всего полмили»[416] отличает элегический тон. Однако трудно поверить, чтобы во Флоренции начала XVI века упоминание о «лавре» не привело на память еще кого-то, а именно Лоренцо Медичи. «Лавр» узнается в латинском варианте его имени Лауренций, Лаврентий; одновременно лавр служил эмблемой рода Медичи. Строка о повергнутой колонне и зеленом лавре написана на листе рядом с изображением «Давида» Донателло, скульптуры, которую Микеланджело часто видел в доме Медичи. Фрагмент из Петрарки помещен на листе на том же уровне, что и голова побежденного гиганта Голиафа. Возможно, Микеланджело размышлял о своем покойном покровителе и наставнике Лоренцо и о падении дома Медичи. Однако в целом в набросках и поэтических фрагментах Микеланджело содержится не скорбное, а торжествующее послание. Медичи пали, первый великий меценат Микеланджело умер, но сам он, с луком, киянкой и резцами, всемогущ и всепобеждающ.

* * *

В эти годы Микеланджело состязался с грозным старшим соперником. Подобно Давиду, бросившему вызов Голиафу, Микеланджело дерзнул соревноваться с Леонардо да Винчи. В конце концов их соперничество было признано официально, когда они получили ряд заказов, задуманных таких образом, чтобы художники вступили в единоборство, стремясь превзойти друг друга. Однако их отношения, скорее всего, начались не с ожесточенной борьбы, а с взаимного восхищения.