Михаэль Шумахер – номер один

«Шумахер всегда уважал Айртона, но Сенна вначале хотел немного осадить «этого юнца», заставить почувствовать, что Михаэлю его не победить. Бесспорно, его отношение к немцу начало меняться в 1994 году, когда Айртон понял, что Шумахер – главный соперник. Они также стали больше общаться на тему безопасности, и Айртон определенно зауважал Михаэля. За две гонки Сенна не набрал на одного очка, тогда как Шумахер выиграл обе. Айртон был в отчаянии».

У всех, кто в тот уик-энд был в Имоле, в памяти остался неизгладимый отпечаток. Сначала сильнейшая авария Рубенса Баррикелло на свободной практике в пятницу днем – бразилец сломал нос. На следующий день в квалификации Роланд Ратценбергер на огромной скорости врезался в стену в повороте «Вильнев». Авария была ужасной, машина разбилась вдребезги, а Ратценбергер сидел в кокпите без движения. Повисло жуткое молчание, квалификация была остановлена, медики пытались привести пилота в сознание. Смерть давно не посещала трассы Формулы-1 – уже восемь лет, и все почти убедили себя, что опасности больше нет – отсюда и жесткая манера вождения, игры «кто первым струсит», отношение к гоночным болидам как к оружию.

Сенна был глубоко потрясен смертью Ратценбергера. Он впервые познакомился с австрийцем за день до этого, и они обменялись парой слов. Сенна поприветствовал его и пожелал ему удачи в Формуле-1. Потеря коллеги – событие шокирующее, особенно когда общался с ним совсем недавно. Сенна съездил на место происшествия с профессором Сидом Уоткинсом, своим другом и главным врачом Формулы-1, пытаясь понять, что случилось.

На следующий день во время утренней тренировки перед гонкой, так называемого уорм-апа, Айртон был на секунду быстрее остальных.

«Он был полон решимости разнести Шумахера в пух и прах», — вспоминает технический директор Williams Патрик Хед. Говорят, что перед гонкой бразилец по телефону сказал своей девушке, что у него плохое предчувствие, но не говорил об этом больше никому – ни друзьям, ни коллегам. По словам Хеда, они с Сенной и Фрэнком Уильямсом беседовали до одиннадцати вечера накануне гонки. «Он с уверенностью смотрел в день грядущий, верил, что проблемы с машиной решены, говорил нам, что нужно сделать, — ну, знаете, типичный гонщик, настроенный победить». Тем не менее он безумно хотел сразу же после окончания гонки вернуться на свою виллу в Португалии и попросил Рамиреза устроить все так, чтобы после Гран-при самолет забрал его в аэропорту Форли.

Но кое-какие свои опасения Сенна все же высказал в тот уик-энд в Имоле. В интервью итальянской газете он говорил о том, что введение дозаправок в 1994 году превратило гонки в бешеную свалку. Он беспокоился не столько о риске возгораний, сколько о том, что гонки стали серией спринтерских отрезков с низким уровнем топлива на борту. Это, как он считал, сильно сказывалось как на пилотах, так и на машинах. Прежде нужно было чувствовать, когда атаковать, а когда беречь машину, теперь же атака велась непрерывная, с применением всех сил и ресурсов. Сенна считал, что это сделали с целью оживить интерес к гонкам, не задумываясь об увеличившемся риске. Поэтому утром перед гонкой он и обсуждал с Шумахером возможность преобразования Ассоциации гонщиков Гран-при – хотел сделать уклон в сторону повышения безопасности, а они с Михаэлем должны были стать «сигнальными маяками».

Сенна выиграл поул в субботу, выдав феноменальный круг – быстрее того, что реально могла позволить ему машина. Бразилец был невероятно напряжен. На первых кругах гонки он явно атаковал слишком сильно, на пределе собственных возможностей. Шумахер, идущий вторым, ясно понимал, что Сенна не сможет продолжать так всю гонку – слишком велико было напряжение. Он решил не предпринимать попыток обгона, а просто выждать, потому что знал, что Сенна рано или поздно сбавит темп. «Болид Айртона вел себя очень нервно в том повороте [ «Тамбурелло»], – вспоминает Шумахер. — Я видел, что он сильно припал на днище и чуть не потерял управление. На следующем круге в том же месте это случилось. Машина коснулась земли, ее занесло, и Айртон потерял управление. Авария выглядела серьезной, но мне казалось, что все куда легче, чем в случае с Ратценбергером».