Михаил Бахтин

Огромный шлейф соответствий можно приводить к образу Психеи, склоняющейся в стихотворении над лирическим героем (Николай Чуковский подчеркивал, что Психея, то есть душа, в основном вагиновском мифе является любовницей Филострата; «…конечно, — добавлял он, — Психея — душа самого Вагинова, и поэтому иногда кажется, что образ Филострата сливается с образом автора»). Психея, например, фигурирует в одноименном стихотворении, а также в стихотворении «Ночь» 1926 года и в уже цитированной «Ленинградской ночи», частично вошедшей в «Козлиную песнь» («Пусть, пусть Психея не взлетает — / Я все же чувствую ее / И вижу, вижу — вылезает / И предлагает помело. / И мы летим над бывшим градом, / Над лебединою Невой, / Над поредевшим Летним садом, / Над фабрикой с большой трубой. Все ближе к солнечным покоям: И плеч костлявых завитки, / Хребет синеющий и крылья / И хилый зад, как мотыльки. / Внизу все спит в ночи стоокой — Дом отдыха, Дворец Труда… И пред окном змеей гремучей / Опять вознесся Филострат / И, сев на хвостик изумрудный, / Простором начал искушать. / Летят надзвездные туманы, / С Психеей тонкою несусь / За облака, под облаками, / Меж звездами и за луной» (здесь просматривается типологическое сходство с эпизодом ночного полета в романе Булгакова «Мастер и Маргарита»).

Если отбросить все эти частные соответствия и совпадения, на наш взгляд, впрочем, достаточно красноречивые, то мы увидим, что анализируемое стихотворение Вагинова является не зарисовкой с натуры, а лишь очередным воплощением константного (основного) сюжета. Сюжет этот вкратце сводится к следующему. Лирический герой, в котором без труда угадывается Вагинов, один или с возлюбленной/женой/Психеей покидает ночью свое жилище и ВЫХОДИТ (именно этот глагол наиболее частотен) в ночное пространство Петербурга, которое то ли под воздействием воображения лирического героя, то ли по самой своей имманентной способности к магической трансформации превращается в хронотоп (воспользуемся этим бахтинским термином), в котором времена и различные топосы, обволакиваясь туманом, наслаиваются друг на друга: в облике Петербурга начинают проступать черты Эллады, Рима, древней Малой Азии и т. д.

У этого лейтсюжета есть, разумеется, и биографическая подоснова. Ида Наппельбаум в своей «Памятке о поэте» так описывала пристрастия Вагинова к ночным бдениям: «Город был пустынен и прекрасен. Ни прохожих, ни площадей, ни машин. Петербург превратился в декорацию. Он стал чисто архитектурным организмом в своем природном существе. И двое молодых людей — он и она — сливались с громадой дворцов и зданий, с торцовыми мостовыми, в которых пробивалась зелень травы, с гранитным одеянием Невы. Они вдвоем — Костя Вагинов и Шура Федорова — просиживали белыми ночами до утра на ступеньках набережной. Оба небольшие, одного роста, в чем-то неприметном — неярко одетые.

— Сидят там, на Стрелке, вокруг ни души, — сказал кто-то, входя в комнату, — издали посмотреть, ну просто два беспризорника, бездомника».

Таким образом, безоговорочно считать, что в стихотворении «Философ» запечатлен именно Бахтин, нельзя. Точно так же нет неотразимых аргументов в пользу того, что Вагинов сделал в этом стихотворении своеобразное «селфи». Перед нами художественный текст, сила которого не в том, сколько жизненных впечатлений он отразил, а в том, что его можно спроецировать на самые разные людские судьбы. Кроме того, даже если допустить, что речь в «Философе» идет все же о Бахтине и только о нем (равно как и о Вагинове), это не даст нам желаемого приращения биографического материала. Сухой остаток жизненных сведений будет сводиться к тому, что Бахтин/Вагинов: 1) имел болезненный вид; 2) жил в комнате, где стояли две кровати, на окне росли в горшке цветочки, а на полках стояли книги; 3) грезил об иных мирах, гуляя по ночному городу. Подобного рода признаки, можно это утверждать с полной уверенностью, характеризовали жизнь и быт едва ли не всех представителей круга Бахтина и круга Вагинова.

Сама попытка извлечь из проанализированного нами стихотворения однозначный биографический результат, является рецидивом наивно-реалистического мировоззрения, дискредитировавшего себя вместе с закатом культурно-исторической школы, стремящейся рассматривать художественные тексты как дефектные, второстепенные исторические источники. Разумеется, несмотря на все наши критические замечания, стихотворение «Философ» следует учитывать при изучении биографии как Бахтина, так и Вагинова. Но именно учитывать. Считывать же с этого текста «монументальный» облик реальных людей — дело практически бесперспективное. Оно мало чем отличается от попыток затолкать обратно в мясорубку фарш, чтобы вновь получить из него свинину или говядину.

Ловушки саксонского инквизитора