Михаил Булгаков. Морфий. Женщины. Любовь

– Подсказывает мне сердце, что такие минуты не последние в моей жизни, в нашей жизни. Ты сама выбрала меня. Теперь расхлебывай судьбу. Не плачь, вернусь… Ведь за мною не прислали машину.

В своем разговоре с Булгаковым следователь делал упор на повесть «Собачье сердце». Булгаков был осторожен и решил высказать свое далеко не одобрительное отношение к повести:

«Считаю, что произведение “Повесть о собачьем сердце” вышло гораздо более злостным, чем я предполагал, создавая его, и причины запрещения его мне понятны. Очеловеченная собака Шарик получилась, с точки зрения профессора Преображенского, отрицательным типом, т. к. попала под влияние фракции. Это произведение я читал на Никитинских субботниках редактору “Недр” т. Ангарскому, в кружке поэтов у Зайцева Петра Никаноровича и в “Зеленой лампе”… Должен отметить, что неоднократно получал приглашения читать это произведение в разных местах и от них отказывался, т. к. понимал, что в своей сатире пересолил в смысле злостности и повесть возбуждает слишком пристальное внимание.

Вопрос. Укажите фамилии лиц, бывающих в «Зеленой лампе».

Ответ. Отказываюсь по соображениям этического порядка.

Вопрос. Считаете ли вы, что в «Собачьем сердце» есть политическая подкладка?

Ответ. Да, политические моменты есть, оппозиционные к существующему строю.

Вопрос. Ведущие к свержению строя?

Ответ. Лишь не во всем согласные с ним».

Самый опасный подводный риф в море вопросов следователя был искусно обойден. Дальше он отвечал легче:

«На крестьянские темы я писать не могу, потому что деревню не люблю. Она мне представляется более кулацкой, нежели это принято думать».

Следователь вскинул брови, попавшись на уловку Булгакова, стоявшего по крестьянскому вопросу на более суровых позициях, чем Политбюро и лично товарищ Сталин.

«Из рабочего быта мне писать трудно, – продолжал Булгаков, – знаю его не очень хорошо – занят. Я остро интересуюсь бытом интеллигенции русской, люблю ее, считаю хотя и слабым, но очень важным слоем в стране. Судьбы ее мне близки, переживания дороги… Но склад моего ума сатирический. Из-под пера выходят вещи, которые порой, по-видимому, остро задевают общественно-коммунистические круги. Я всегда пишу по чистой совести и так, как вижу. Отрицательные явления жизни в Советской стране привлекают мое пристальное внимание, потому что в них я инстинктивно вижу большую пищу для себя (я – сатирик).

М. Булгаков. 22 сентября 1926 года».

На следующий день репетиция «Дней Турбиных» прошла успешно. Пришлось только расстаться с частью «петлюровской» сцены – избиение и гибель еврея. Оппоненты посчитали ее очень натуралистической и могущей вызвать неприятные воспоминания у зрителей, видевших киевские и другие погромы. Во время репетиции к таким зрителям дважды вызывали «скорую помощь».

После постановки «Дней Турбиных» во МХАТе Булгаков перешел в своего рода наступление на власть – попросил ходатайства народного комиссара просвещения А. В. Луначарского «о возвращении “Дневника”, не предполагающегося для печати, содержащего многочисленные лично мне необходимые и интересные заметки» (30 сентября 1926 г.).

А. В. Луначарский отправил заявление Булгакова в ОГПУ с резолюцией «ОГПУ. т. Ягоде». В ОГПУ на заявлении Булгакова уже появилась своя резолюция: «Т. Гендину. Посмотрите его дневники, заметки, имеющие личный характер можно возвратить. Рутковский 13. IX.26 года». Но последнее слово оставалось за наркомом Ягодой. Он не спешил возвращать дневники, необходимые для работы писателю Булгакову – автору повести «Собачье сердце».

«В разгаре лето, – вздыхала Любовь Евгеньевна, – а куда ехать – неизвестно. Хорошо бы уехать на бархатный сезон!» Михаил Афанасьевич подумал, что женат теперь на даме, которую надо непременно вывозить на лето, и не просто на курорт, а туда, где отдыхает светское общество. И он сейчас мог себе это позволить. С каждого спектакля во МХАТе он теперь получал большие авторские отчисления – 180 рублей. В студии им. Вахтангова спешно готовилась к постановке «Зойкина квартира», Камерный театр анонсировал его «Багровый остров». С учетом этого «Моск. общество драм. писателей» выдало ему громадный безвозвратный аванс.

Алексей Толстой сравнил его пьесу с «Вишневым садом» Чехова… Люба торжествовала. Решила записаться в автошколу, хотя в Москве еще не было частных автомобилей. В воскресенье поехала на скачки. Играла на тотализаторе. Проиграла. Ничего, пусть развлечется. Когда есть деньги, не жалко. Вдруг он вспомнил, как тратил последний рубль, чтобы прокатиться с Тасей на лихаче. Как живет она? – возник в голове вопрос. – Надо бы ей принести билет на «Дни Турбиных», сама не достанет, а барышники берут тройную цену. Вспомнил об этом еще раз, когда зашел к Тасе с женой генерала Гаврилова, у которых они с Тасей жили когда-то… Зашел как раз после спектакля. Посетовал на себя, что не захватил Тасе даже контрамарку. Но она, узнав о том, что они с Гавриловой были в театре, и о том, какой успех имел спектакль, мило улыбнулась. Напоила их чаем.