Михаил Булгаков. Морфий. Женщины. Любовь

Михаил недовольно скривил лицо. Запас морфия в аптеке, оставленной Леопольдом Леопольдовичем, уже кончался. Михаил дважды в день впрыскивал себе морфий. Тася боялась, что состояние его ухудшится, и попросила сделать ей аборт. На минуту он замешкался, наверное, осознал, на что идет, лишает себя потомства. Ведь у него семья была больше, чем у Таси. Понимал, сколько радости принесет его ребенок матери, сестрам и братьям. Потом лицо его стало жестоким. Тася уже ничему не удивлялась. Она понимала, что Миша теперь не тот, кто был раньше, когда нежно и неудержимо ухаживал за ней. Она заплакала. Он сделал вид, что не замечает ее слез, приказал идти в операционную. Кажется, аборт он делал первый раз в жизни. Крестьяне не обращались к нему с подобной просьбой, считая прекращение деторождения делом богопротивным. Полистал медицинскую книгу и натянул на руки резиновые перчатки…

После аборта не разговаривал с Тасей.

– Ну как? – спросила она.

Он ничего не ответил. Сел за стол, подперев голову руками. Сидел дольше обычного. Потом засуетился, поднялся из-за стола. Видимо, организм требовал очередной порции наркотика. Тася надеялась, что кончатся запасы морфия в аптеке бывшего врача и отвыкание от наркотика начнется само собой. Но этого не случилось. Однажды она сама предложила сделать укол и вместо наркотика впрыснула ему дистиллированную воду. Он неподвижно просидел минуту, другую, а потом, поняв, что его обманули, разразился руганью. Тася никогда не видела его таким раздраженным и злым. Видимо, привыкание к наркотику усилилось, и требовались все большие дозы. Летом, когда в Никольском гостила Мишина мама с младшими детьми, она заметила, что Миша похудел, стал нервным, но Тася успокоила ее, объяснив его состояние усталостью и недомоганием. Сейчас уже ничего скрыть было нельзя. Михаил поехал в Вязьму с просьбой о демобилизации, но ему отказали. Зато по своим рецептам он набрал немалое количество опиума. Вернулся веселым, даже бодрым. Тася решила воспользоваться его хорошим расположением и повторила трюк с дистиллированной водой. Михаил разъярился, схватил со столика горящий примус и швырнул его в сторону Таси. К счастью, пока он разворачивался с примусом, она успела скользнуть за дверь комнаты. Долго не возвращалась, прикладывая ухо к двери, пока не услышала характерный звук надломленной ампулы, а затем и легкое похрапывание. Примус валялся на полу в болотце керосина. Чудо, что не начался пожар.

После приема наркотика Михаил чувствовал успокоение. Даже пробовал писать. Тася просила показать написанное, но он только отшучивался: «Нет. Ты после этого спать не будешь. Бред сумасшедшего».

18 сентября 1917 года, после долгих просьб и хлопот, Булгакова переводят в Вяземскую городскую земскую больницу. С одной стороны, этот перевод поднимает ему настроение. Читаем в рассказе «Морфий»: «Уютнейшая вещь керосиновая лампа, но я за электричество. И вот я увидел их вновь, наконец, обольстительные электрические лампочки!.. На перекрестке стоял живой милиционер <…> сено устилало площадь, и шли, и ехали, и разговаривали, в будке торговали вчерашними московскими газетами, содержащими в себе потрясающие известия, невдалеке призывно пересвистывались московские поезда. Словом, это была цивилизация, Вавилон, Невский проспект.

О больнице и говорить не приходится. В ней было хирургическое отделение, терапевтическое, заразное, акушерское… В больнице был старший врач, три ординатора (кроме меня), фельдшера, акушерки, сиделки, аптека и лаборатория. Лаборатория, подумать только!.. Я стал спать по ночам, потому что не слышалось более под моими окнами зловещего ночного стука, который мог поднять меня и увлечь во тьму на опасность и неизбежность».

А с другой стороны, страшный недуг продолжал преследовать его. Наркотическое заболевание заметила медсестра Степанида, потом другие в Никольской больнице. Михаил понял, что оставаться здесь нельзя. Он просил отпустить его – не разрешили. А тут именно в Вязьме потребовался врач, и его перевели туда. В рассказе «Морфий» описывается сценка, которая, наверное, произошла между Тасей (в рассказе Анной) и Булгаковым.

«Страшнейшую убыль морфия в нашей аптеке я пополнил, съездив в уезд… Достал еще в одной аптеке на окраине – 15 граммов однопроцентного раствора, вещь для меня бесполезная и нудная… И унижаться еще пришлось. Фармацевт потребовал печать и посмотрел на меня хмуро и подозрительно…

Анна. Фельдшер знает.

Я. Неужели? Все равно. Пустяки.

Анна. Если не уедешь отсюда в город, я удавлюсь. Ты слышишь?»