Читаем Михаил Булгаков. Морфий. Женщины. Любовь полностью

Тася сохранила вырезку из газеты, хотя даже тон, в котором она была написана, раздражал ее: «Мы не знаем, какие мотивы и что заставило поставить на сцене пьесу Булгакова. Но мы прекрасно знаем, что никакие оправдания, никакая талантливая защита, никакие звонкие фразы о «чистом» искусстве не смогли бы нам доказать ценности для пролетарского искусства и художественной значительности слабого драматургического произведения «Братья Турбины». Мимо такой поверхностной обрисовки бытовых эпизодов из революционной весны 1905 года, мимо такой шаблонной мишуры фраз и психологически тусклых, словно манекены, уродливых революционеров мы прошли бы молча. Слишком плоски эти потуги домашней драматургии. Автор устами резонера в первом акте, в сценах у Алексея Турбина с усмешкой говорит о «черни», о «черномазых», о том, что царит искусство для толпы «разъяренных Митек и Ванек». Мы решительно и резко отмечаем, что таких фраз никогда и ни за какими хитрыми масками не должно быть. И мы заявляем больше – что если встретим такую подлую усмешку к «чумазым» и «черни» в самых гениальных страницах мирового творчества, мы их с яростью вырвем и искромсаем на клочья. И потому, что эти «разъяренные Митьки и Ваньки» вершат величайшее дело в истории человечества. И потому, что к ним тянутся с такой любовной надеждой все трудовые, задавленные банкирами люди. Как тянется к недавно посланной сторожевке на Памир, на крышу мира, из этих «разъяренных Митек и Ванек» вся трехсотмиллионная Индия. Тянется с воплями проклятия и гнева на «джентльмена в кепи» и с радостными призывами, когда эти же северные «пришельцы» принесут вместе с песнями освобождения к ним в джунгли кумачовые зори».

Примерно через месяц эта вырезка попадется на глаза Михаилу, и он обнимет Тасю:

– Спасибо, милая, что сохранила эту белиберду, это сплошное передергивание фактов, поток физиологической злобы к автору. Раньше эта рецензия взбесила бы меня, а сейчас вызывает желание написать объемную многоплановую пьесу, наверное, с тем же названием. Я постараюсь забыть об авторе этой рецензии и писать пьесу днями и ночами, вкладывая в нее всю душу, а если и вспомню автора, то с благодарностью, что он подвиг меня на сотворение, быть может, лучшей моей пьесы.

Тем не менее все до одной первые пьесы Михаила Булгакова по его воле были уничтожены. Чудом сохранился напечатанный на папиросной бумаге суфлерский вариант пьесы «Сыновья муллы». С ингушского на осетинский язык его перевел основатель осетинского национального театра, режиссер и актер Беса Тотров, а мне с осетинского на русский бегло, в основных деталях содержание пьесы перевел один из сотрудников Института истории Северной Осетии.

Действующие лица: мулла Хассбот, Магомед – офицер, Индрис – студент, Фати – жена муллы, Ялберт – сосед, Аминад – возлюбленная Магомеда, Юсуп – друг Индриса, сельчане, пристав, староста. Между первым и вторым действием проходит три дня, между вторым и третьим – один день.

Вернулся с фронта старший сын муллы Хассбота. В кунацкой комнате накрыт стол. Гости пируют, хвалят хорошо приготовленное мясо. За столом мулла, староста, Аминад… Гости желают благоденствия хозяину. Позвали Магомеда. Он говорит о том, что ему нравится Аминад. Неожиданно появляется Индрис. Все удивляются его приезду, до каникул еще далеко.

Сосед Ялберт приглашает гостей к себе, где можно посидеть в более свободной обстановке, так как мулла не разрешает пить спиртное. С отцом остается Индрис. Мулла спрашивает у него, почему он приехал не в каникулы, как делал раньше. Индрис отвечает, что будет работать учителем, но без зарплаты. Мулла не понимает такое решение сына, ведь он затратил деньги на его образование. Индрис мнется и боится сказать отцу, что стал революционером. Мать обнимает, ласкает сына, а отец считает, что он болен, советует ему обратиться к врачам.

Индрис просит отца и других гостей, чтобы они никому не говорили о его прибытии. Тем более что к нему приехал его соратник Юсуп. Центральный комитет партии, в котором состоят Индрис и Юсуп, арестован. Поэтому Юсуп, опасаясь ареста, сбежал домой. Индрис дает ему поручение – съездить в город и привезти оттуда листовки. Затем наедине остаются Магомед и Аминад. Они любят друг друга, но Аминад убегает, когда в комнату входит Индрис. Он упрекает Магомеда, напоминая ему, что в юности они мечтали вместе помогать народу, посвятить ему свои жизни, а теперь старший брат стал офицером и забыл о прошлых разговорах.

Перейти на страницу:

Похожие книги

100 великих гениев
100 великих гениев

Существует много определений гениальности. Например, Ньютон полагал, что гениальность – это терпение мысли, сосредоточенной в известном направлении. Гёте считал, что отличительная черта гениальности – умение духа распознать, что ему на пользу. Кант говорил, что гениальность – это талант изобретения того, чему нельзя научиться. То есть гению дано открыть нечто неведомое. Автор книги Р.К. Баландин попытался дать свое определение гениальности и составить свой рассказ о наиболее прославленных гениях человечества.Принцип классификации в книге простой – персоналии располагаются по роду занятий (особо выделены универсальные гении). Автор рассматривает достижения великих созидателей, прежде всего, в сфере религии, философии, искусства, литературы и науки, то есть в тех областях духа, где наиболее полно проявились их творческие способности. Раздел «Неведомый гений» призван показать, как много замечательных творцов остаются безымянными и как мало нам известно о них.

Рудольф Константинович Баландин

Биографии и Мемуары
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное
Андрей Сахаров, Елена Боннэр и друзья: жизнь была типична, трагична и прекрасна
Андрей Сахаров, Елена Боннэр и друзья: жизнь была типична, трагична и прекрасна

Книга, которую читатель держит в руках, составлена в память о Елене Георгиевне Боннэр, которой принадлежит вынесенная в подзаголовок фраза «жизнь была типична, трагична и прекрасна». Большинство наших сограждан знает Елену Георгиевну как жену академика А. Д. Сахарова, как его соратницу и помощницу. Это и понятно — через слишком большие испытания пришлось им пройти за те 20 лет, что они были вместе. Но судьба Елены Георгиевны выходит за рамки жены и соратницы великого человека. Этому посвящена настоящая книга, состоящая из трех разделов: (I) Биография, рассказанная способом монтажа ее собственных автобиографических текстов и фрагментов «Воспоминаний» А. Д. Сахарова, (II) воспоминания о Е. Г. Боннэр, (III) ряд ключевых документов и несколько статей самой Елены Георгиевны. Наконец, в этом разделе помещена составленная Татьяной Янкелевич подборка «Любимые стихи моей мамы»: литература и, особенно, стихи играли в жизни Елены Георгиевны большую роль.

Борис Львович Альтшулер , Леонид Борисович Литинский , Леонид Литинский

Биографии и Мемуары / Документальное